С видом на счастье - Ксения Любавина

Рабочий день начался с наиглупейшего телефонного разговора. У меня на столе тихонько замурлыкал телефон.

— Агентство недвижимости. Добрый день, — сказала я.

— Добрый день, — ответил приятный мужской голос. — Девушка, мне нужно разменять квартиру. Вы поможете?

— Да, разумеется. Меня зовут Алла Константиновна. Как ваше имя?

Откровенно говоря, когда мне самой задают подобный вопрос, всегда подмывает ответить: «Спасибо, хорошо».

— Борис Аркадьевич, — сообщил вежливый голос.

— Расскажите, пожалуйста, о своей квартире, Борис Аркадьевич, — предложила я.

— Трехкомнатная типовая квартира в Западном жилмассиве, с телефоном, четвертый этаж…

— Каково состояние квартиры?

— Очень хорошее, свежий ремонт — не евро, конечно, но тем не менее…

— Какие квартиры вам нужны взамен?

— Вы знаете, мне необходимо разменять ее на две четырехкомнатные квартиры, каждая около ста пятидесяти квадратных метров, с евроремонтом, в центре города, без доплаты. Это возможно?

— По прошествии корейской Пасхи, — сказала я.

Он не понял.

— Что, простите?

— Позвоните лучше по номеру 03. Там вам точно помогут.

Я положила трубку.

— Идиот. Детям — мороженое, бабе — цветы…

— «И такая дребедень целый день: то тюлень позвонит, то олень», — задумчиво изрек мой коллега Вася Никитин, сидящий напротив меня.

Я засмеялась: Корней Иванович Чуковский небось даже не подозревал, насколько точно эти строки отражают суровую риелторскую действительность!

К широкоплечему здоровяку Васе я испытывала трогательную, какую-то поистине щенячью привязанность. Когда год назад зеленым новичком я пришла в агентство, он по-отечески взял меня под свое орлиное крыло и терпеливо натаскивал, хотя у него, в ту пору уже ведущего риелтора, были дела и поважнее. На рынке недвижимости он работал лет восемь, из них пять — здесь, в нашей лавочке. Ну а что? Агентство, в котором мы несли трудовую вахту, было не последним в нашем славном городе.

Васька, естественно, был женат. Поначалу, когда он стал проявлять симпатию, я решила, что он меня клеит. Потом поняла: мужик он порядочный, не бабник, жену свою очень любит — и перестала беспокоиться по этому поводу. У них с Верой росла дочь, в которой Никитин просто души не чаял, и я, со своей стороны, не смогла бы разбить семью. Впрочем, стать его любовницей, наверное, тоже. Не потому, что я такая благородная, а потому, что мне на ту пору было уже слегка за тридцать и романы с женатыми мужиками как-то постепенно перестали меня занимать. В агентстве, разумеется, все считали нас любовниками, потому что иногда Васька подвозил меня на своей машине и кормил обедами.

Он кормил меня с какой-то маниакальной одержимостью. Еще бы, при росте метр шестьдесят семь во мне было всего каких-то сорок восемь килограммов живого веса. Вася ласково называл меня «крепыш из Бухенвальда» и полагал, наивный албанский парень, что, если меня хорошо и регулярно кормить, когда-нибудь я стану похожа на нормальную женщину. Впрочем, если принять за истину известное высказывание Одри Хепберн, я еще не достигла уровня настоящей леди — сорока пяти килограммов. И слава богу, а то Никитин меня вообще закормил бы до смерти. Обед он всегда готовил сам и приносил с собой в офис, чтобы разогреть на кухне. Васиной жене Вере Господь не дал кулинарных способностей, а я не готовила, потому что жила одна, и принудить меня к ежедневному приготовлению пищи можно было только под дулом пулемета. За этот год Никитин ужасно меня разбаловал, точнее, даже развратил подобным отношением, и я почему-то решила, что все мужчины должны быть именно такими. Это очень осложнило мои взаимоотношения с противоположным полом, без того непростые.

Мои родители совершенно искренне полагали, что устроить личную жизнь мне мешает проклятый квартирный вопрос. Они переехали в деревню, оставив мне свою двухкомнатную хрущевку. Теперь, когда я около двух лет прожила одна в специально освобожденной для меня квартире, мои бедные предки просто поверглись в недоумение: почему их дочь, в общем-то не уродина, до сих пор остается невостребованной? По этой же причине я терпеть не могла встречаться с родственниками и знакомыми, ибо при встрече наипервейшим вопросом с их стороны звучало неизменное: «Ну чё, замуж-то когда выйдешь?»

Я, конечно, держалась с достоинством, привыкла по роду занятий к чужой беспардонности и отвечала, что, мол, замуж не выхожу из гуманных соображений. Жалко мне, видите ли, мужчин, кто ж с такой стервой уживется… Особенно раздражали высокомерно-снисходительные взгляды моих замужних родственниц, будто я была чем-то обделена. А я на самом деле не чувствовала себя обделенной и не хотела никому доказывать, что мне и так нормально, без всякого замужества. Мне приходилось это скрывать, чтобы лишний раз не вызывать зависть. Но они продолжали ко мне цепляться, мучаясь одним-единственным вопросом: как это я могу жить без мужика?! Это же противоестественно, ненормально, неприлично!.. У замужних — собственная гордость. Даже если супруг пьет, бьет, гуляет и играет, да вдобавок еще и денег не зарабатывает — одно то, что он есть в наличии, уже является поводом для самоуважения. Ведь настоящих мужиков так мало на душу страждущего женского населения, что наряду с прочими козлами и баранами их пора заносить в Красную книгу!

По этому поводу у нас на каждой гулянке после первых двух рюмок разворачивалась нешуточная дискуссия, в процессе которой мои востребованные и реализованные двоюродные, троюродные и прочие сестры пытались мне доказать, что я несчастна. Эти споры напоминали мне борьбу «тупоконечников» с «остроконечниками» из «Путешествий Гулливера», и мне хотелось, как тому китайцу из песни, воскликнуть: «Да, я — еврей!» — и заплакать…

Итак, на ту пору мне уже было слегка за тридцать. Особой красотой я не блистала: тощенькая, рыженькая… если бы не бесстыжие зеленые глаза, в которых еще играл огонек, мужики, наверное, на меня вообще не смотрели бы. В моей голове дул ветер перемен, и отчасти именно этим объяснялось то, что я еще не была обременена, так сказать, узами Гименея. К тому же с моей инфантильностью и животным эгоизмом мне вряд ли что-то светило.

«Вы, мистер Эй, еще не совсем расстались с детством, чтобы снова с ним встретиться…» — это обо мне. Зато когда я увидела Никитина с дочерью, смогла понять природу наших с ним отношений. В нем было очень много нерастраченной отцовской любви. Васька хотел второго ребенка, но Вера не поддерживала эту идею, и поэтому, как только ему подвернулся подходящий объект, он обрушился на него, то есть на меня, со всей страстью безумного папаши.

Его дочь Арина походила на лосенка — длинноногая и такая смешная! Впрочем, отчего бы ей не быть высокой, если папа-лось — метр девяносто, а мама чуть ниже. Рядом с этими потомками атлантов невольно почувствуешь себя карлицей…