Рысюхин, что ты пил?! - Попов

Рысюхин, что ты пил⁈

Глава 1

Для упаковки вещей перед поездкой бабуля при помощи Лёньки и Семёныча выкатила откуда-то из недр дома натуральное чудовище из досок, кованой меди и толстой кожи. Как она назвала ЭТО — «настоящий коффер, таких уже не делают!». Конечно, не делают — такой расход древесины, это же реальная угроза существованию лесов в княжестве! Не знаю, где и как она прятала этот передвижной шкаф в нашем не таком уж и большом доме.

— Бабуля, я ЭТО с собой не повезу!

— Почему бы это? Отличная вещь — костюм будет висеть, как положено, а не валяться как попало, и прочие вещи все можно разложить аккуратно по полочкам или развесить на плечиках.

— Угу, вот только ОНО больше, чем всё купе!

— Не преувеличивай, не может он быть больше. В купе два спальных места, а в коффере — ни одного.

— Ну, такой же, не важно — важно, что он в дверь не пройдёт! Ни в вагон, ни в купе. Это при условии, что его до поезда дотащим.

— Я когда за деда твоего выходила, отлично его довезла до Дубового Лога, а потом и до Смолевичей!

— Так вот откуда сие чудовище появилось. Ты его, наверное, на крыше повозки везла? А на крышу вагона ЭТО мне засунуть не позволят!

— Это не «чудовище», а отличная вещь, и память о моей молодости, между прочим!

— Ну, вот и храни свою память. В общем, так. На поезде еду или я — или он. Я даже если напьюсь до беспамятства или головой ударюсь и соглашусь ЭТО взять — то брошу в Минске, потому как просто не дотащу от одного вокзала до другого.

И так добрых полчаса кряду, с вариациями, и потом ещё пару раз пресекал попытки. Наконец, бабушка сдалась:

— Ладно, с чемоданами поедешь! Но по приезде — сразу отнесёшь костюм в приличное ателье, чтобы его тебе в порядок привели.

— Во-первых, не «с чемоданами», а «с чемоданом» — я еду на три дня, не считая дороги. Пройду определитель, оплачу первый год и вернусь домой. Во-вторых, если ателье будет типа нашего — то «приводить в порядок» там костюм будут минимум неделю.

— Если один — то коффер!

— Чемодан и сумку.

Но это было накануне, сегодня, в день отъезда, бабуля решила накормить меня про запас, а что не съем — завернуть с собой. Помогла только угроза, что если съем ещё что-нибудь, то купленный в начале лета дорожный костюм не застегнётся и я поеду в прошлогоднем льняном.

Кто-нибудь действительно думает, что если бабушка уступила в споре, то это значит, что я в нём победил — или кроме меня таких наивных нет? Пришлось тащить с собой чемодан, сумку и портфель. Это ещё я баул, который предполагается носить на широкой лямке через плечо, как ружьё, перед самым отъездом обнаружил и незаметно выкинул в каретном сарае, сказав Семёнычу:

— Найдёшь, как только вернётесь домой. Если хоть словом про него вспомнишь раньше — введу в доме «сухой закон»!

Тем не менее, всё когда-либо кончается, закончились и сборы, и проводы, я загрузился в уже знакомый дачный поезд и отправился в дорогу — пока только в Минск. Там я при помощи извозчика перебрался с вокзала на вокзал. Пусть расстояние пешком было всего-то около версты, но тащить на себе чемодан и сумку было просто-напросто непозволительно, не сочеталось с костюмом и статусом, чтоб его.

Пристроил вещи в камеру хранения, получил у усатого отставника, который ею заведовал, номерной жетон и отправился погулять по городу. А то смешно сказать: столько раз бывал в Минске, работаю в этом городе, а кроме дороги от госпиталя до работы и от работы до вокзала нигде, считай, не был. Да, убил день на посещение «присутствий», но перед этим гулять не стал, решил — потом, а потом не было уже ни сил, ни настроения. Зато сейчас есть и то, и другое: на часах ещё нет шести вечера, в вагон надо попасть в половине десятого, не в ресторане же вокзальном сидеть три с половиной часа!

От вокзала и площади перед ним уходили четыре почти параллельные улицы и одна, справа, под углом к ним. Как будто кто-то положил на город сверху большую ладонь левой руки и пальцами продавил их. По крайней слева, Петербургской, которая на месте великанского мизинца, идти не хотелось: на её левой стороне было депо конки с конюшней и всеми сопутствующими обстоятельствами: толкотнёй, запахом и прочим. Это всё рассмотрел пока шёл вдоль путей через Бобруйский сквер, располагавшийся между железной дорогой и одноимённой улицей. Далеко вправо от здания вокзала уходить тоже не хотелось, потому пошёл по «безымянному пальцу», причём, повинуясь своей ассоциации, название улицы на табличках смотреть не стал, чтобы она и осталась для меня безымянной.

По этой улочке я вышел к небольшому скверу. Улица слева — «мизинчик» и улица справа — «средний палец» тоже выходили сюда, становясь краями маленького парка. Правая улица, изломавшись на перекрёстке за сквером, превращалась в так разочаровавшую меня когда-то Магазинную. Туда не хочу. На центральную Захарьевскую тоже не хочу — её я видел, особенно в этой части. Значит, пойду посерёдке. Улица называлась Подгорной, хотя на мой взгляд это имя было неточным: она шла словно по террасе примерно на середине склона холма, уходившего вправо к причудливым извивам Свислочи. Вдоль улицы стояли двух- и трёхэтажные каменные дома, на первых этажах которых часто располагались небольшие магазинчики или крошечные — на два-три стола — кофейни. В одной из таких я, поддавшись овладевшему мной какому-то лёгкому и поэтичному настроению, остановился выпить крохотную чашечку кофе с таким же крошечным, на один-два укуса, творожным пирожным. Рассчитываясь, я не удержался — мурлыкнул симпатичной официантке и, подмигнув, оставил «на чай» серебряный рубль. Она хихикнула мне вслед, и, когда я обернулся, подмигнула в ответ.

Подгорная улица вывела меня к ещё одному парку — Петровскому скверу, названному так в честь Императора Кречета. Вообще после «войны птиц» и подписания унии в городе, да и в Великом княжестве в целом появилось немало топонимов, связанных с именем тогдашнего царя. Тогдашнего.

И тут меня накрыло озарение — осознание вроде бы очевидного. Тот царь Пётр и нынешний Император — это один и тот же человек. Три. Сотни. Лет. На троне. Когда мой предок, хмельной от вина и осознания того, что выжил только-только получал благосклонность