Ксеродерма - Николай Викторович Шаталов

Николай Шаталов

Ксеродерма

О каком смирении идет речь, когда начинаешь излагать свои мысли вслух или на бумаге?

Двери открываются полностью.

Если в каждом событии, происходящем с тобой, видишь знамение, значит, ты знаменосец.

Я иногда думал, я иногда видел, часто ничего не понимал, многому удивлялся.

Мы недаром хлеб жуём, когда нас слушают и понимают, а не только когда подают деньги.

И не было романтики в проливном дожде или мерзком липком снеге, был только стойкий бензиновый запах улиц. И не было ничего удивительного или многогранного, глубокого или поверхностного.

И не было практически ничего.

Кто не рождён для революций, пусть и не совершает оных.

У церковной ограды стоял существенно раздавленный жизнью человек с уже сформировавшимся печёночным лицом и просил милостыню. Он не требовал, не суетился, не кричал, он просил. Он просто молча протягивал руку. Судя по внешнему виду, человек был единственным из всех, стоявших у ограды, кто за Христа действительно просил на продолжение собственной

жизни. Другие страсти и влечения его давно не интересовали.

Его родила женщина, но он, видимо, так и не смог стать мужчиной.

Каждому при рождении Господь дарит коробку с цветными карандашами, и каждый волен расписывать мир по — своему. Художником ему также стать не удалось. Он сделал несколько попыток, но краски оказались некачественными и недолговечными. Обычное начало дня: суета спешащих на работу. Обычное начало дня: все ещё отгорожены от жизни и понемногу пытаются настроиться на волну сегодняшних реалий. Они ему безразличны, и их проблемы тоже.

Каждый в одиночку бежит впереди своей славы и позора.

Человек у церковной ограды продолжал стоять.

Мимо него несколько раз прошлась довольно опрятная пожилая женщина. Её горделивая осанка и походка заставляли многих и мужчин, и женщин с недоумением и некоторой растерянностью смотреть ей в след. Я подумал, что возможно она приходила ко мне на прием, но ничего определенного вспомнить не мог.

Человек у церковной ограды продолжал стоять.

На эшафоте всегда один. Количество зрителей и товарищей по несчастью значения не имеет. Проходящие мельком смотрели на него. Это как плевок в замедленной съёмке — длительное ощущение нечистоты. И я посмотрел на него и невольно подумал, сколько дней он рассчитывает пожить здесь, затем отойти в сторону, совсем в сторону.

Кому-то органы даются для музея патологической анатомии, кому-то — чтобы занести их в Красную книгу бытия, кому-то — просто для трансплантации. Он мог пригодиться только в первом или во втором случае.

Люди ходят к церковной ограде, как на тусовку или на службу с неполным рабочим днем, или как бабушки, сидящие возле дома: посудачить, обсудить последние мировые и дворовые новости. Стоящие рядом с ним не подпускают его, оттесни ли подальше, что — бы не портил общую картину: ясное дело — нечист, смердит, отпугивает порядочных людей. Каждый из нас грехом считает то, чем он не страдает и чего не делает, хотя он, так же, как и они, существует только лишь в тех местах, где лежат, падают или прорастают деньги.

Кто-то ходит в храм, кто-то доходит до него, а кто-то там и остаётся.

Люди боятся ранней старости и бедности, поэтому, они бо ятся себе подобных, которым этого достигнуть удалось.

Пожилая женщина не боялась ничего. Подошла к нищему очень спокойно, я невольно удивился, с каким уважением опустила в его кружку для подаяний несколько новеньких банкнот, от которых наверняка еще пахло свежей типографской краской.

Человек у церковной ограды продолжал стоять, не обратив на женщину ни малейшего внимания.

И белый день ему безмерно тяжек, и ночь действительно темна, и следующее утро разродится тяжкими потугами вновь зарождающегося бытия. Наверное, его черти рвут круглые сутки.

Этот человек от Бога, и этот человек от Бога, и всю свою жизнь мы пытаемся понять, в чём разница?

Недалеко женщина, держит в руках большую фотографию милого, очаровательного ребёнка. Хороший светловолосый мальчик, лет около десяти, белая рубашка, чёрный галстук, пиджак, всё как положено: срочно нужны деньги для лечения. Лучше спуститься на несколько кварталов ниже, там торгуют телом, а не душой. И греха меньше, и совесть чище.

Человек у церковной ограды продолжал стоять.

Человеческая жадность и совесть всегда берегут ноги, а не голову

В жизни важно, где придётся стоять, а где придётся лежать не столь существенно.

А другие спешат на работу за такими же деньгами, но лучшей чистоты, качества и совести, не обращая ни малейшего внимания на просящего. Обычная ситуация, обычное начало дня. Дать немного денег и закончить по-быстрому эти страдания старым проверенным способом, чтобы он ушёл к ждущим и томящимся в ожидании. Тогда реальность жизни перейдет в мутность бытия, а утром всё заскрипит по новому старому растоптанному кругу — озверинится, ощетинится и вечером вновь прослезится.

Неоспоримо, что с годами становится хуже тело, как мы не пытаемся его утешить. С годами меняются наши взаимоотношения с миром, и с миром исчезают маленькие прыщики, и становятся большими родимые пятна, вырастают из небытия керетомы, базелиомы, старческие бородавки — их просто сила

жизни выдавливает из постепенно дряхлеющего организма.

Есть мудрость Божья, благодать, есть от учения ум, есть житейское разумение, есть бесовские нападки.

Есть вещи, при воспоминании о которых нельзя уснуть и успокоиться, но зато уйдёт высокомерие и появится смирение при виде убожества других.

В каждом времени своя правда, в прошлом она, наверно была добрее.

На первом месте всегда стоит содержание и только потом улавливается смысл (при условии, что он имеется в наличии), поэтому блистает то, что всегда лежит на поверхности.

Будем писать о своём.

Не о своём писали только Карл Маркс и Владимир Ленин. (очень глубокая мысль).

Жить, конечно, можно, если относиться к жизни, как к жизни.

Осторожно! Двери открываются

Люди встречаются

Будьте внимательны! Двери открываются.

Иногда хочется стоять и смотреть, иногда хочется подойти ближе.

Я часто вспоминаю разговоры с людьми, которых нет уже давно или которые ушли совсем недавно.

Я знал, что они скоро уйдут, и они прекрасно это понимали. В конце концов, мы все уходим. Но меня всегда удивлял их неподдельный интерес к настоящей, и в особенности, будущей жизни, которая, кажется, в ближайшую секунду грациозно появится из туманной дымки бытия и обретет совсем иной смысл.

И этот вариант вполне возможен, хотя и через десять