– Мой нос будет прямой.

Боря сказал:

– Ничего, посмотрите на меня, я просто совершенен. Портить такую красоту? Нет уж.

Мне в это охотно верилось. Боря слишком себя любил, чтобы что-то менять. Разве что иногда становиться похожим на брата? Если это возможно, наверное, это приносит или большое облегчение или жгучую боль.

Андрюша сказал:

– Я бы вообще не хотел выглядеть, как я.

Я сказал:

– Внешность в человеке глубоко вторична. Я бы ничего не менял.

Жорж засмеялся.

– Вы так говорите, словно любой солдат может изменить себе внешность. Это на самом деле тонкая работа. При том нужно постоянно держать в голове, что ты изменил свою внешность, а то все вернется на круги своя. У ваших тел есть стабильное состояние, ваш естественный вид, и они стремятся быть в покое, то есть вернуться в это стабильное состояние. Стоит устать, потерять много энергии или просто стать менее сосредоточенным, и все пропадет. Останетесь только вы.

– Так вы всегда такой сосредоточенный? – спросил Ванечка.

Жорж сказал:

– Я всегда держу в голове, что я должен идеально выглядеть. Если б хоть на минуту забыл об этом, то вы бы увидели…

Он замолчал, прижал руку к сердцу.

– Только чуть более простецкую версию меня.

Боря сказал:

– Ну как-то не знаю. Значит, вы что, недостаточно красивый изначально, что ли? Я вот – аж через край.

Жорж сказал:

– И это мне говорит юноша, который залачивает волосы в двенадцать лет. Как пали современные нравы!

Ванечка съел последний банан и теперь перебирал «банановые лианы». А потом он вдруг сказал:

– Это очень особое лето для всех.

Мы почему-то замолчали. Каждому было что сказать, а Боря мог даже обидеться. Но мы молчали, не знаю почему. Ванечка облизнулся и сказал:

– Надо еще пристроить белого щенка. Он самый умный. Жорж, возьмите белого щенка.

Диана сказала:

– Возьмите-возьмите, я уже одного взяла, мне больше не разрешат.

– Я об этом подумаю.

– Он совершенно белый, – сказал я. – Очень красивый. Хотите посмотреть?

Жорж все упирался, говорил:

– Не могу же я взять его с собой в Космос.

Но мы привели его к белому щенку (а щенка я недавно вымыл), и Жорж растаял.

– Боже ты мой! – говорил он. – Кто это такой сладкий пирожочек? Кто такой замечательный зефирчик?

Боря сказал:

– Какое паскудство, я сейчас блевану.

– Нет-нет-нет, не слушай этого дурного мальчишку, мой пирожочек.

Жорж взял щенка на руки, и щенок долго вылизывал его совершенное лицо.

Так последний из Найдиных детей обрел дом, а Ванюша попробовал и полюбил удивительные космические фрукты.

Запись 156: Странности

Давно сюда не писал, потому что процедуры на этой неделе стали частыми и утомляющими. На следующей, Эдуард Андреевич обещает, будет полегче.

Приступов у меня давно не было, но мысли сейчас все равно какие-то вязкие и странные, не знаю почему.

Случаются теперь и совсем странные дни. В такие дни Дени Исмаилович вообще нас не трогает, и мы лежим в комнате, и только-то. Балкон открыт, в комнату задувает ветер, приносит запах моря, колышет занавески, и это наш единственный гость.

В такие дни я чувствую себя радиоприемником.

О странных днях я буду рассказывать в настоящем времени, потому что это не дни сами по себе, это ощущение дней. Стилистически, я думаю, лучше всего будет передать это ощущение именно так. Все очень настоящее и происходит сейчас, даже если случилось в далеком прошлом.

Мы почти не разговариваем, даже Боря. Лежим и смотрим, как движется по небу солнце.

Я не скажу, что мне такое чрезвычайно интересно, но слов и мыслей нет, остается только смотреть.

А иногда я закрываю глаза и вижу то, чего не должен видеть. Я могу рассказать об этом так легко.

Есть ощущение, что я закрою глаза и вернусь туда.

Вот представьте себе, я лежу на кровати, солнце уже заходит, я не бодрый и не сонный, а сознание как бы уплывает от меня.

Я могу протянуть руку к Андрюше, коснусь его волос и окажусь вдруг совсем в ином месте.

За городом, в деревенском доме, где пахнет молоком и сыростью, я Андрюша, и я сижу за высоким столом, накрытым липкой скатертью в розовых астрах.

Передо мной в перевернутом стеклянном стакане бьются осы.

Я знаю, что они задохнутся.

Я вообще все знаю. Я делаю так не в первый раз.

Мимо меня проходит мама, гладит меня по голове и говорит, что в баллоне кончается газ.

Я ничего не говорю, потому что в моем стакане бьются осы. Им страшно, и они очень-очень злые.

Мне не нравятся мои руки, когда я вырасту, я стану солдатом, потому что у меня есть справочник по анатомии и мне интересно, как все устроено.

Когда я стану солдатом, то возьму большой нож и посмотрю, что у меня такое внутри, похоже ли это на картинки из учебника анатомии.

Я каждый день прошу маму, чтобы она отдала меня учиться. Я буду первым. Но первым мне быть не важно. Я бы просто хотел, чтобы мои руки изменились. А иногда я думаю, что руки ни к чему.

Я наклоняюсь к стакану и чуть приподнимаю его, осы стремятся выбраться, стремятся к воздуху.

Я знаю, как дышат насекомые. Насекомое пронизывают трахеи, поэтому воздух идет по всему телу. Воздух проникает в них, как ветер проникает в дом.

Воздух проникает в моих ос. Из-за этого мои осы проживут еще немного.

Я снова ставлю стакан правильно. Лапка одной из ос зажата, она дергается.

Мама говорит:

– Андрюша, они тебя покусают! И правильно сделают, между прочим.

– Я хочу стать солдатом, мама.

– Стань лучше врачом. Станешь солдатом – заболеешь и умрешь молодым. Лучше будь хирургом или офтальмологом. Лучше, конечно, офтальмологом, а то у тети Веры катаракта.

– Она уже ослепнет, пока я вырасту, – говорю я.

– Ой, не надо так. Компот будешь?

– Нет, – говорю я. Мне очень противны размокшие фрукты. Я люблю только твердые фрукты. И не все.

– Ну хорошо, занимайся. Но помни, тебя укусят.

Я помню. Меня укусят.

Я где-то читал, что осы хорошо распознают человеческие лица. Наверное, я кажусь моим осам пугающим. Я пугающий для насекомых.

За окном дождь, он стучит, а окна мокрые. В дом напротив приехал хозяин. Он стучит кулаком в дверь, и его впускают.

Мой отец на крыльце, он в инвалидной коляске. Мама всегда проверяет, не намок ли он. Но если отец намокнет, он будет кричать.

Все за окном такое зеленое, и такие яркие