Фантазии, любви и всплеску вод, Кто не даёт в груди развиться чувству И гонит прочь его, — да, только тот.

По существу, это роман о творчестве, о том, как любовь к женщине вдохновляет поэта: юродивого, блаженного и пророка — на великие творения.

В 1925 году Игорь Северянин пишет онегинской строфой «Рояль Леандра: Роман в строфах», откровенно ориентированный на пушкинского «Евгения Онегина». Следуя за литературным образцом, Северянин «представляет широкую картину российской художественной жизни, обратившись к фабуле “Евгения Онегина”».

В романе рассказывается о любви талантливого пианиста к женщине по имени Елена. Прототипом героини была знакомая поэта — Елена Новикова.

Подробнее об Елене Ивановне Новиковой писал М. В. Петров в книге «Дон-Жуанский список Игоря-Северянина», упоминая фотографию Мадлэны, присланную в 1922 году из югославского города Апатин, где жила Мадлэна, на обороте которой рукой поэта подписано «(“Lugne”) Елена Ивановна Новикова». Лазарь Городницкий замечает: «В творческой биографии поэта эти годы (1911 —1912), когда его связь с Еленой была особенно интенсивной, имели решающее значение. <...> В жизни поэта она явилась первой женщиной, неподдельное восхищение которой совмещалось с резкой критикой и его стихов и его жизненной позиции». Елена оказала немалое влияние на творчество Северянина.

В стихах Северянин называл её Мадлена или Мадлэн, скорее всего, по имени героини драмы Мирры Лохвицкой «In nomine Domini» (1902). Елене адресованы стихи из «Громокипящего кубка» — «В берёзовом коттэдже» (1911), «Посвящение» (1912), «Примитивный романс» (1912), «Стансы» («Простишь ли ты мои упрёки...», 1911) и др. Северянин писал о ней в «Падучей стремнине»: «Я навсегда признателен Мадлене / За ею принесённую мне Славу...»

Обращение Северянина к пушкинскому «Евгению Онегину» как к литературному образцу было не случайным. Критики и раньше справедливо отмечали пушкинские мотивы северянинских поэз. По словам Корнея Чуковского, Северянин «поминутно цитирует Пушкина, выбирает эпиграфы из Пушкина и даже пишет стихи под Пушкина...». «В стихах Северянина, — заметил Брюсов, — увидим естественное продолжение того пути нашей поэзии, по которому она шла со времён Пушкина или даже Державина». Исследователи сравнивают «Январь» (1910) с описанием зимы у Пушкина в «Евгении Онегине» и в стихотворении «Осень». Не случайно в иллюстрациях к наиболее поэтичному роману Северянина «Падучая стремнина» художник Вл. Белкин так зримо воссоздал пушкинские мотивы.

Моя любовь — падучая стремнина. Моя любовь — державная река. Порожиста порой её равнина. Но в сущности чиста и глубока.

Такими словами Игорь Северянин завершает роман, в котором воспроизводит свой второй дореволюционный донжуанский список с комментариями.

Донжуанский список Игоря Северянина является ценным материалом к летописи его сердечной жизни, отражённой в творчестве. Любопытно, что поэт намеренно сближает и разводит некоторые жизненные встречи, чтобы создать законченную картину. Он не пишет здесь о своей первой (идеальной) любви к кузине Лиле. Кроме того, ко времени написания «Падучей стремнины» у поэта уже была его венчанная жена Фелисса Круут, были и другие встречи, о которых он здесь не говорит.

Донжуанский список Игоря Северянина

Донжуанские списки имеют большую литературную традицию. Зимой 1829/30 года Пушкин набросал в альбом Елизаветы Николаевны Ушаковой длинный список женщин, которых он любил. Этот перечень имён в литературе о Пушкине получил название Донжуанского списка. Он разделён на две части. В первой имена женщин, которые внушили поэту наиболее серьёзные чувства. Завершает эту часть списка Наталья — будущая жена поэта. Как раз в это время Пушкин добивался руки Натальи Николаевны Гончаровой и имел надежды на успех. Во второй части списка названы имена героинь более лёгких и поверхностных увлечений.

Расшифровке имён Донжуанского списка Пушкина посвящено немало исследований. Первой работой, посвящённой этим спискам, явилась статья Николая Осиповича Лернера «Дон-Жуанский список» (1910). В одной из наиболее известных работ Петра Константиновича Губера «Дон-Жуанский список Пушкина» (1923) сказано: «Не следует забывать, что перед нами только салонная шутка. Дон-Жуанский список в обеих частях своих далеко не полон. Кроме того, разделение увлечений на более серьёзные и на более лёгкие не всегда выдерживается. Вторая часть вообще даёт много поводов к недоумениям, и некоторые имена, здесь записанные, остаются для нас загадочными. Не то, что в первой части: почти против каждого имени современный исследователь имеет возможность поставить фамилию, дав при этом более или менее подробную характеристику её носительницы. Поэтому Дон-Жуанский список, при всех пробелах своих, является всё же незаменимым пособием для составления подробной летописи о сердечной жизни поэта».

«Мой Дон-Жуанский список», составленный Валерием Брюсовым, довольно игрив и не вполне искренен. Составлен не для себя, не на память, а для читателей и откровенно литературен. В нём два раздела: «Серьёзное» и «Случайные “связи”, приближения etc.», а в следующем списке «Мои “прекрасные дамы”» Брюсов составил ещё более подробную классификацию: «Я ухаживал»; «Меня любили»; «Мы играли в любовь»; «Не любя, мы были близки»; «Мне казалось, что я люблю»; «Я, может быть, люблю»; «Я люблю». Единственное имя в последнем столбце этой бумаги — «Нина (Н. Ив. Соколова (Петровская)».

«Очевидно, — пишет Николай Алексеевич Богомолов, — что отношения с Петровской — самые серьёзные и самые длительные в истории всех связей Брюсова с женщинами (кроме, естественно, жены). Семь лет двое людей держали друг друга в постоянном напряжении, то отдаваясь вспыхивающей страсти, то заставляя друг друга смертельно ревновать (вплоть до покушения на убийство), то балансируя на грани мучительного разрыва. И вполне естественно, что эти взаимоотношения не могли быть одинаковыми на протяжении этих лет. <... >

Даже если полагать, что единственной любовью Брюсова всегда