Он знал.

Да, он знал это совершенно точно.

Грегори открыл люк, опустил лестницу и как можно тише спустился с чердака. В холле было темно, но, чтобы видеть, свет ему был не нужен. После всех этих часов, проведенных на чердаке, с ним что-то произошло. Его глаза не только привыкли к темноте, но его зрение значительно обострилось. Оно стало кошачьим, и, хотя мир для него теперь был двухцветным, черно-белым, видел он все отлично, гораздо лучше, чем раньше. Перед ним был пустой коридор, в котором стояла стремянка, которую кто-то притащил с улицы и непонятно для чего прислонил к стене.

Грегори пошел по коридору.

Теперь он понимал, что чувствовал Билл Меган и почему он сделал то, что сделал. Это было единственным разумным ответом, единственным способом убедиться, что все ошибки оплачены и никогда больше не повторятся. Это было справедливо, это было самим правосудием, и в осознании того, что вот сейчас он закроет все вопросы, было что-то возбуждающее и приносящее удовлетворение.

Оружие удобно лежало в руке. Шел он медленно и бесшумно, стараясь не слишком нажимать на скрипучие половицы. Ветер снаружи дул все сильнее, а заряды песка становились все интенсивнее. Для него все это было музыкой.

Первой дверью, к которой подошел Грегори, была дверь в комнату Саши, и он открыл ее, держа оружие в вытянутой руке. Вошел в комнату дочери. Она натянула на себя одеяло, крепко укутав им среднюю часть своего туловища, а вот нижняя его часть оставалась открытой. Лежала она на боку, и ее ноги были сложены ножницами так, что он видел ее промежность. Трусики Саши были сильно натянуты, и Грегори рассмотрел небольшую выпуклость от волос у нее на лобке и контур ее вагины. На трусиках было что-то похожее на засохшую кровь, но он не обратил на это внимания, замечая только контуры тела под ними.

Саша повернулась во сне, и ее ноги раздвинулись еще шире – Грегори сразу понял, что это значит.

Эта сучка хотела, чтобы он ее трахнул.

Он разозлился. Та ярость, которую он лелеял весь этот день, превратилась в раскаленный праведный гнев. Вот она лежит перед ним, избитая и ободранная, и все равно, даже во сне, мечтает о том, чтобы кто-то на нее взобрался… Она, так же как ее мать, просто не может без хоть какого-нибудь члена, только бы почувствовать его в себе. Мысль о том, что она хочет переспать с ним, своим собственным отцом, вызвала у Грегори отвращение. Было очевидно, что трепка, которую она получила от очередного урода, который ее трахал, ничему ее не научила. Ему самому придется показать ей, в чем она не права, да так, чтобы подобное никогда больше не приходило ей в голову.

Он подошел ближе. Саша только притворяется спящей, и Грегори сильно ударил по кровати ногой, чтобы заставить ее прекратить прикидываться. Дочь села в кровати, как будто испугалась, и посмотрела на него широко раскрытыми глазами, полными якобы ужаса, но он-то хорошо знал, что это была похоть.

Она увидела револьвер у него в руке, взглянула ему в глаза – и поняла, что он собирается сделать.

– Нет! – закричала Саша.

Он выстрелил ей в промежность – и захихикал, увидев, как кровь залила ее ночную рубашку.

– Больше ты себе туда уже ничего не приспособишь, сучка.

Девушка дергалась и издавала странные булькающие звуки, поэтому он никак не мог сдержать смех. Кровь была повсюду, и, посмотрев на то, что он натворил, Грегори почувствовал, что опьянел от нее. Он вспомнил о жалких молоканских запретах на насилие, об их глупой приверженности к духу и букве Библии и понял, что в этот момент он живее, чем когда бы то ни было.

Почему он не сделал этого раньше?

Саша все еще дергалась в предсмертных судорогах, вытянув руки и выгнув спину. Тогда Грегори поднял револьвер, прицелился и выстрелили еще раз, на этот раз в живот.

Новые спазмы, новая волна крови. Наконец она затихла, и Грегори улыбнулся, открывая дверь и выходя в холл.

– Идем дальше, – произнес он.

Через стену между их комнатами Адам слышал все. Но хотя чувство пустоты, вызванное этой потерей, которое позже сменилось гневом и страхом, чуть не разорвало его, он продолжал думать и действовать, быстро осматривая комнату в попытке а) найти место, где можно спрятаться, и б) отыскать какое-нибудь оружие.

Спрятаться было негде, а если он решится выпрыгнуть с такой высоты из окна, то сломает себе ногу и его поймают, поэтому Адам сосредоточился на поисках предмета, которым можно было бы сражаться, и на какое-то паническое мгновение ему показалось, что ему пришел конец. Ничего подходящего в комнате не было.

А потом он вспомнил и вытащил из-под кровати электрический фонарь. Тот, большой и старомодный, был сделан из металла, и они с Роберто часто планировали, как будут им отбиваться, если кто-то попытается проникнуть в палатку, которую они разбивали на заднем дворе. С револьвером его, конечно, не сравнишь, но выбора у Адама не было. Придется обходиться им.

Мальчик подбежал к двери и встал за нею, высоко подняв фонарь. Он даже не представлял, что у отца есть оружие, и это открытие потрясло мальчика до глубины души. Даже после всего, что случилось, даже после того, как они попытались запереть отца на чердаке, Адам все никак не мог поверить, что его отец так переменился и решится на такое. Иногда он злился, это да. Иногда мог пригрозить им или начать бросать вещи на пол. Но убить их? Убить своих собственных детей? В это Адам поверить не мог.

Но он все слышал.

И знал, что это правда.

И знал, что он будет следующим.

Его руки были мокрыми от пота, а сердце отчаянно колотилось. Было трудно дышать, но, несмотря на то что ветер на улице заглушал все звуки в доме, Адам не решился громко вдохнуть воздух, который был ему так необходим. Он боялся, что это получится слишком громко и отец его услышит. Вместо этого мальчик стал экономить воздух и старался держать рот закрытым и дышать через нос, делая короткие неглубокие вдохи.

Шаги отца приближались.

И тут фонарь выскользнул из рук Адама. Он упал на пол и громко стукнул по половице. Этот грохот перекрыл даже вой ветра за окном.

Адам наклонился и с трудом поднял фонарь.

– Сынок? – услышал он голос отца и его осторожные шаги в холле.

Мальчик был так напуган, что ему хотелось разрыдаться, и он очень боялся намочить штаны, но остался стоять на месте, прислонившись спиной к стене рядом с дверью. Пластиковая кнопка включения фонаря впивалась ему в руку. Адам знал, что у него будет только один шанс, только одна попытка, и он должен не промахнуться. Если нет, то его мгновенно убьют.

Скорее всего его отец будет настороже, ведь он слышал, как упал фонарь, и ворвется в комнату наподобие копа, водя револьвером из стороны в сторону, готовый выстрелить при малейшем движении.

Адам затаил дыхание.