— Существует пять вопросов, по которым мнения партий расходятся, — продолжал игумен, смирив пароксизм ненависти. — Слушай, я подам их тебе в обнаженном виде, а далее пусть время дарует тебе возможность разобраться в них подробнее… Первый — это эманация Святого Духа. Вопрос в том, истекает ли Святой Дух только от Отца или от Отца и Сына? Греки утверждают — от Отца, римляне — что, поскольку Отец и Сын едины, Дух, соответственно, исходит от них совокупно… В никейском Символе веры, в изначальном его изводе, однозначно сказано, что Святой Дух истекает от одного только Отца. Намерение состояло в том, чтобы защитить единство Божественной сущности. Впоследствии латиняне, стремясь привести представление о сущности Духа, исходящего от Отца, и Духа, исходящего от Сына, в форму, представлявшуюся им более внятной, ввели в текст Символа веры слово «filioque», что значит «от Сына». Это добавление греки признают незаконным. Латиняне, со своей стороны, отрицают, что это есть именно добавление — по их словам, речь идет просто о разъяснении изначально провозглашенного принципа, — и в доказательство прослеживают его использование к Отцам, как греческим, так и римским, и к соборам, следовавшим за Никейским… Если вдуматься в то, в какие глубины разногласий ввергло это расхождение сынов Божьих, которым положено быть братьями в любви и соперниками только в ревностном служении Церкви, представляется, что появление других предметов, углубивших этот опасный раскол, есть истинная кара Божья; однако будет несправедливо по отношению к тебе, о сын мой, не упомянуть еще о трех важных предметах. Первый состоит в следующем: какой хлеб надлежит использовать для причастия, квасной или пресный? Около шестисот лет назад латиняне начали использовать опресноки. Греков возмутило это нововведение, и много веков обе стороны отстаивали свою правоту в свободном и доброжелательном диалоге; однако в последние пятьдесят лет споры переросли в ссору, а теперь — ах, какими же словами, подходящими для богобоязненного служителя, могу я описать то, в каком тоне они ведутся? Не станем об этом! Еще один раскол касается чистилища. Греки отрицают его существование, утверждая, что после смерти душу ждет одно из двух: рай либо ад.

Игумен умолк, будто снова обуянный порывом мстительности.

— Ах, раскольники! — вскричал он. — Почему они не видят в латинском представлении о третьей юдоли особо дарованной им милости Божьей? Если всех праведных допускают пред очи Отца Небесного сразу после расставания души с телом, если не существует промежуточного состояния, в котором происходит очищение тех, кто, будучи крещен, умер, погрязнув в грехах, что же их ждет?

Сергий содрогнулся, но сохранил самообладание.

— Есть и еще один вопрос, — продолжал настоятель, уняв дрожь в голосе, — и его чаще всего используют для раздора; как тебе известно, мой сын, греки привыкли считать себя наставниками во всех умственных областях — философии, науке, поэзии, искусстве, а особенно в религии, причем так это было еще в те времена, когда латиняне, в неприкрытом своем варварстве, были наполнены гордостью, будто пустые бутылки — воздухом; и поскольку в свете исторических фактов гордость их имеет под собой определенные основания, они с легкостью попадаются в тенета тем, кто злоумышляет против единства Церкви, — я сейчас говорю о примате. Как будто бы власть и окончательную истину можно распределить поровну среди равных! Как будто одно тело лучше сотни голов! Всякому ведомо, что две противонаправленные воли, равные по своей силе, означают отсутствие воли! Из всех оснований, данных нам Богом, порядка лишен один только Хаос — и именно с ним сравнивает Схоларий христианский мир! Избави Господи! Повтори эти слова, сын мой, дай мне услышать твой голос — прости Господи!

С истовостью, нисколько не меньшей, чем у наставника, Сергий повторил его слова; после этого старик взглянул на него и, вспыхнув, произнес:

— Боюсь, я был слишком несдержан в выражении отвращения и ужаса. Не пристало старикам поддаваться страсти. И дабы ты, сын мой, не судил обо мне превратно, добавлю еще одно пояснение, а уж после этого ты сам сможешь судить, оправдывать или осуждать то чувство, которое я проявил в твоем присутствии. Более глубокая рана на совести, более нелепый призыв к небесному мщению, козни, равных которым по безбожности и непростительности тебе не увидеть, проживи ты даже трижды годы Ноя… Попытки уладить разногласия, о которых я тебе поведал, предпринимались неоднократно. Чуть более ста лет тому назад — было это в правление Андроника III — некий Варлаам, игумен, как и я, был отправлен императором в Италию с предложением унии; однако папа Бенедикт решительно отказался от его предложения, по той причине, что оно не содержало окончательного решения вопроса, разделяющего две Церкви. И разве он не был прав?

Сергий кивнул.

— В тысяча триста шестьдесят девятом году Иоанн Пятый Палеолог, теснимый турками, предпринял новые попытки к примирению — с этой целью он даже перешел в католичество. Потом Иоанн Шестой, покойный император, оказавшийся в ситуации даже более плачевной, чем его предшественник, отправил к папскому двору предложение столь заманчивое, что Николай Кузанский был послан в Константинополь, дабы изучить возможности урегулирования разногласий и заключения унии. В ноябре тысяча четыреста тридцать седьмого года император в сопровождении патриарха Иосифа и архиепископа Никейского Виссариона, равно как и послов, уполномоченных представлять других патриархов, со свитой ученых помощников и писцов, общим числом в семь сотен, отправились в Италию по приглашению папы Евгения Четвертого. Базилевс высадился в Венеции, откуда его сопроводили в Феррару, и там Евгений принял его с подобающей пышностью. Ферраро-Флорентийский собор, перенесенный в Феррару ради того, чтобы устроить порфироносного гостя с большим удобством, открылся в апреле тысяча четыреста тридцать восьмого года. Но тут разразилась чума, заседания перенесли во Флоренцию, где совет заседал три года. Следишь ли ты за моей мыслью, сын мой?

— Всеми силами разума, отец, и с благодарностью за ваши усилия.

— Полно, Сергий, твое внимание мне лучшая награда… Узнай же, что все перечисленные мною разногласия, связанные с догматами веры и использовавшиеся для козней против единства нашей возлюбленной Церкви, были преодолены и закрыты на Флорентийском соборе. Последним был снят примат римского епископа — он отличался от прочих своим политическим подтекстом, однако и в этом была достигнута договоренность в следующих словах — сохрани их в памяти, дабы впоследствии осознать всю их значимость: «Святой Апостольский престол и римский понтифик обладают приматом над всем миром; римский понтифик является преемником Петра, князя апостолов, и наместником Христа, главы единой Церкви, Отца и Настоятеля всех христиан». В Италии в тысяча четыреста тридцать девятом году — заметь, сын Сергий, всего одиннадцать лет тому назад — участники собора с Востока и с Запада, греки и латиняне — император, патриархи, митрополиты, диаконы и менее высокие церковные чины — подписали орос, унию, которую у нас называют «Гепнотиконом» и в которую внесены были все вышеозначенные решения. Я сказал, что унию подписали все, однако было два исключения: Марк Эфесский и епископ Ставропольский. Патриарх Константинопольский Иосиф скончался по ходу собора, однако подписи его коллег и императора сообщили оросу законную силу. Что ты на это скажешь, сын мой? Ты знаток священного канона, что ты скажешь?