— Мне нужно срочно кое-что тебе показать, — он потянул за руку на тропу к менгиру. — Сможешь дойти?

— Дойти смогу, добежать — нет… Поставь меня на место! — я рассмеялась и задрыгала ногами в воздухе, когда Иорвет перекинул меня через плечо и потащил к подножию горы. — Что там?

Опустил меня он только у скальных ступеней и помогал забираться, выуживая с уступа на уступ, словно рыбу из проруби.

Камень силы выглядывал одним глазом из-под снежной шапки, а в сугробе на могиле чародейки росло, красовалось нежно-зелёными листьями молодое деревце.

— Похоже на яблоню, — сказала я.

Пока мы пробирались к Филиппе, невесомые сухие снежинки взметались у ног и медленно опадали, а крепкая наглая яблонька подставляла холодному серому небу блестящие листья, будто майскому солнцу.

— Не стоит ли её срубить, пока не стало слишком поздно? — задумчиво спросил Иорвет.

— Нельзя мешать тому, кто так сильно хочет жить, — ответила я на всякий случай, хотя видела, что спрашивал он не всерьёз и не ждал ответа всерьёз.

Мы спустились в сторону от тропы, уселись на краю скалы над круглым, как дырка от бублика, озерцом внизу и уходящим из него в тёмный хвойный тоннель ручьём. Заснеженная крыша хижины, словно кровью из носа, была забрызгана розовыми расплывшимися пятнами рябины, объеденной свиристелями.

Иорвет закурил трубку, дым пах снегом и вишней.

— Интересно, как бы всё сложилось, если бы ты не призналась мне в любви в Ард Доле, — сказал он.

— Я не… — начала я.

— Тсс… — он приложил палец к губам. — Я знаю, что ты не обманывала тогда. А соврала после, когда вы пили мандрагору.

— Это предположение, не подкреплённое фактами, — сказала я и, заметив возмущённо сверкнувший взгляд, дополнила: — Но ты прав, так оно и было.

Он удовлетворённо ухмыльнулся, притянул меня поближе, а я думала о том, что всё-таки он знал, уже тогда знал.

— Странно другое… — сказала я. — Странно, что ничего не изменилось теперь, когда мы в отношениях. Я люблю тебя, как и раньше, мы вместе, как и раньше.

— Потому что ничего и не изменилось.

Я глядела на расстилавшуюся за нашим островом большую воду, белые далёкие берега. Ничего не изменилось — оно просто не перестало существовать.

***

Перед Йуле потеплело, снег уплотнился, подтаял, а потом ударили морозы. На большом озере встал лёд, а на озерце у хижины не заросла единственная полынья. Теперь мы могли бы уйти с острова по льду, даже не нужно было откапывать из сугроба лодку, но не уходили. Обсуждали планы за готовкой еды из конфискованных продуктов и вечером, сидя у огня, но эти планы казались чем-то нереальным, сказочным, а реальными были маленькая натопленная хижина и зима снаружи. Мы говорили на Старшей Речи — это было важно для Иорвета, и правы были те, кто утверждал, что нет ничего лучше для освоения языка, чем общая постель и расслабленные задушевные ночные разговоры. Иногда мы переходили на всеобщий — это было важно для меня.

В сочельник вышибли пробку из освященного Иерархом бочонка вина и азартно резались в шашки, напиленные Иорветом из палки.

— Дамка, — сказала я. — Сдавайся!

Иорвет, который старательно выстраивал хитроумную комбинацию, потёр переносицу, и на ней остался след от золы — он играл чёрными. Поднял голову и выругался, глядя мне за спину. Я удивлённо обернулась — у печи висело в воздухе искрящееся оранжевое кольцо. Из него вышагнул Исенгрим.

Он был закутан в тёмную мантию, а волосы охватывал золотой ободок, инкрустированный зелёными бериллами. Через плечо у него был перекинут мешок, лицо угрюмо, и он казался Дедом Морозом, только другим: для детишек, которые плохо себя вели.

— Я здесь не как король, а как частное лицо, — дотронувшись до диадемы, сказал Исенгрим вскочившему было Иорвету, потом тяжко вздохнул и свалил мешок у моих ног: — Это тебе от Моны.

Внутри оказался ещё тёплый, завёрнутый в два полотенца пирог в форме полена, от которого по всей комнате запахло корицей и печёными яблоками, а под ним мои собственные лисья жилетка, унты, шарф и варежки.

Иорвет опустился обратно на стул, развалился на спинке, вытянул ноги. Исенгрим, оглядываясь, обошёл хижину, будто комиссия из санэпидемстанции. Осмотрел арсенал с оружием в углу, смятые одеяла на постели. Заглянул в чайник, где заваривались травы, и уселся на мой стул.

— Ты всё усложняешь, — кивнув на доску, сказал он Иорвету.

Я молча натянула унты и лисью жилетку и вышла вон.

Они говорили долго. У озера было тихо, только снег скрипел под ногами. На чёрном небе показались первые звёзды, а под окнами хижины искрились оранжевым снежинки на насте. Наконец, распахнулся светящийся прямоугольник двери, Иорвет вышел. Постоял рядом, запрокинув голову и глядя на небо, потом обнял меня.

— Что теперь? — спросила я.

— Ничего, пока ничего. Не могу сказать, что я выиграл, но точно и не проиграл. Он понял меня — он эльф, как и я, и знает, что эльфы редко меняют мнение, — Иорвет зарылся носом в мех жилетки на моем плече, помолчал. — Однажды сделав выбор, потом мы пожинаем его плоды.

Мы вернулись домой к шашкам. Исенгрима уже не было, а на моём стуле лежал холщовый мешочек. Догадываясь о содержимом, я поднесла его к носу. Так и есть, пахло кофе.

— Я же сказал, что не проиграл, — Иорвет подмигнул, склонился над доской и сделал ход.

— Зато мне точно проиграешь! — я взяла дамкой две его фишки и отпила вина. Оно было отменным. — Сдавайся!

— Никогда! — воскликнул он и рассмеялся.

***

Остров был совсем крошечным. С одной стороны гора с местом Силы, неприступной стеной уходившая в воду, у подножия озерцо, образованное родниками, и роща вокруг. Единственное место, через которое можно было бы беспрепятственно проникнуть сюда, — замёрзшее устье ручья — мы завалили снежными валунами, и снегопады скрыли проход без следа. С вершины горы порой виднелись костры рыбаков вдалеке на льду, но близко к острову никто не приближался.

Яблоня-Филиппа отцвела, сбросила белоснежные лепестки на снег, и к концу Йуле на ветке налилось