В тот вечер Геббельс выступал с речью на митинге в Штеглице, на западной окраине города. Едва он заговорил, как кто-то торопливо взбежал на трибуну и передал ему записку. Геббельс сильно побледнел, когда прочитал: «К Берлину приближаются бомбардировщики!» Некоторое время он продолжал говорить, хотя все больше нервничал. Неожиданно он спросил, есть ли смысл продолжать, и в тот же миг взвыли сирены воздушной тревоги. Все бросились к бомбоубежищу. Геббельс позвонил в комендатуру Берлина, и первое, что он услышал по телефону, были звуки взрывов, потом кто-то прокричал в трубку, что господин гауляйтер должен немедленно приехать, снова разорвалась бомба – и телефон замолчал.

Геббельс решил возвращаться на Вильгельмплац. Отдавая приказание, он так громко закричал на шофера, что тот подумал, будто Геббельс спятил, и машина на бешеной скорости рванулась вперед. Пламя пожаров багровыми отблесками освещало ночные улицы, заваленные обломками зданий, стены домов рушились на глазах, грохотали орудия противовоздушной обороны. Со скоростью восемьдесят километров в час Геббельс мчался по городу – вокруг падали и рвались бомбы, дважды его машина чудом не опокинулась в воронку, водителю приходилось то и дело поворачивать и искать объезд, так как на многих улицах громоздились настоящие баррикады из камня и щебня, из-за густого дыма было тяжело дышать.

Когда наконец Геббельс оказался в комендатуре, никто не мог поверить, что он проехал пол-Берлина. Он курил сигарету за сигаретой, с ненавистью выслушивая донесения. «Еще два-три таких налета, и Берлина не станет», – сказал он[106].

Что оставалось говорить Геббельсу? Что он мог скрыть от людей при столь явных обстоятельствах? Каждое слово казалось лишним, и любая попытка приуменьшить страшное несчастье пропагандистскими средствами казалась бессмысленной.

Среди тех, кто в тот вечер потерял все, оказались мать Магды и сестра Геббельса Мария, которая была замужем за кинопродюсером Акселем Киммихом. И Киммихи, и фрау Берендт теперь перебрались в Ланке. Геббельс предпочел остаться в городе, слишком многочисленное семейство раздражало его, но он наезжал туда каждые несколько дней, в основном чтобы повидать детей. Еще раньше он решил держать их подальше от гитлерюгенда. К молодежной организации партии он не питал особого уважения и говорил об этом открыто своим ближайшим сотрудникам. Он был твердо убежден, что они с Магдой сумеют воспитать детей и дать им образование лучше, чем это сделали бы педагоги от нацизма.

Во время последних лет войны Геббельс пригласил для своих детей домашнего учителя. Однажды Геббельс вскользь сказал, что не находит у него особых талантов.

Только ближе к концу, в феврале 1945 года, он объяснил фрау Габерцеттель, зачем он нанял учителя: «В конце концов, если бы мои дети ходили в школу, им пришлось бы терпеть насмешки других ребят над их отцом…»

Он дотошно проверял списки книг, которые учитель давал детям для чтения, и подолгу обсуждал с ними прочитанное. Единственный иностранный язык, который они изучали, был английский. Хельмут увлекся историей, и отец читал ему обстоятельные лекции о взаимосвязи исторических событий, но мальчик был все же еще слишком мал, чтобы постичь их смысл. Геббельс также составлял для детей ежедневные планы, в которые входили экскурсии, игры и просмотр кинофильмов. Он даже находил своеобразное утешение в том, что у него столько дочерей. «Дочери приводят в дом сыновей, а сыновья уходят в дом своих женщин», – объяснял он.

До самого конца дети Геббельса никогда и никого не приветствовали возгласом «Хайль Гитлер!».

Магда вовсю готовилась к Рождеству. Она ждала на праздник всю семью, включая свекровь и Киммихов. Ценой немалых усилий ей удалось купить всем подарки и красиво нарядить елку, которую поставили в кинозале в Ланке. Вечером 23 декабря приехал адъютант Геббельса и сообщил, что министр вскоре выезжает в Ланке и хочет посмотреть какой-то американский фильм. Фрау Геббельс позвонила мужу и сказала, что перед самым экраном уже стоит наряженная елка, поэтому о кино не может быть и речи. «Ты не считаешься с моими желаниями!» – раздраженно крикнул в ответ Геббельс, швырнул трубку и отправился один в Шваненвердер. Нельзя сказать, что Магда очень огорчилась. Позже она заметила, что у семьи никогда не было такого спокойного и мирного рождественского праздника. Во всяком случае, дети радостно распевали гимны без страха чем-нибудь вывести отца из себя.

Взбешенный Геббельс уединился в Шваненвердере и уселся за сочинение статьи к Новому году. Он писал о волшебной «Новогодней книге», в которой «все еще скрыто так много тайн и загадок».

Население Германии дорого бы дало, чтобы узнать, что приготовила им «Новогодняя книга». В тот год спрос на услуги прорицателей судьбы был выше, чем когда– либо, хотя все формы гадания и предсказаний находились под строжайшим запретом. Понимая, что потребность в подобного рода бегстве от действительности чрезвычайно высока, Геббельс решил обратить ее себе на пользу. В начале года он поместил в одной из норвежских газет «Откровения предсказателя судьбы Грюнберга», некоего астролога из Швеции. Грюнберг пророчил, что еще в течение некоторого времени война будет приносить Германии новые тяготы и беды, но закончится она все же победой Гитлера. А потом Германия вместе с западными державами пойдет в поход на Советскую Россию. Не успела статья появиться, как уже разошлась по рукам по всей Германии, распечатанная на тонкой папиросной бумаге. Люди жадно читали предсказание в поисках долгожданного утешения. Счастливой обладательницей копии стала и Магда Геббельс. Однако она скрывала ее от мужа – она не хотела, чтобы муж узнал, почему у нее снова приподнятое настроение.

«Безумные времена толкают на безумные меры», – объяснял Геббельс своему помощнику доктору Земмлеру, когда рассказывал ему о своем трюке со статьей. Как утверждает Якобс, Геббельс не был знаком со шведским астрологом, тем более не поддерживал с ним никаких отношений, но не спешил в этом признаваться. Министр пропаганды не имел ничего против склонности большей части населения к мистицизму, если в нем оно находило моральную поддержку.

Но не все поддавались на столь хитроумные уловки. Среди немцев стало преобладать скептическое отношение к нацистам. Геббельс пытался внушить людям, что совершенно бесполезно отвергать нацистскую идеологию, так как даже иные, отличные от них взгляды никого не спасут – для противника не существует ни «плохих», ни «хороших» немцев, поскольку он стремится к уничтожению всей германской нации. «Ни одному немцу не удастся избежать общей участи, даже если он закричит: «В глубине души я всегда оставался демократом, я всегда ненавидел нацизм!» Этот довод красной нитью проходил по многим статьям и выступлениям Геббельса, а дальнейший ход войны, казалось, доказывал его правоту: яростным бомбардировкам с воздуха подвергались все дома, независимо от того, укрывались в них сторонники или противники нацизма.

И все же все его утверждения звучали доводами защищающейся стороны, а именно этого Геббельс всегда старался избегать. Порой он чувствовал себя настолько загнанным в угол, что даже заговаривал о своем желании умереть; ему казалось, что при таких безысходных обстоятельствах смерть может стать желанным избавлением. Он признавался знакомым актрисам, как ему тяжело объяснять людям причины неудач и трудностей. «Насколько было бы проще, если бы я мог, не покривив душой, сказать им, что наши дела пошли на поправку. Чудовищно, что приходится постоянно искажать истину».