было. Нельзя требовать от них того, чего не требуют от поэтов других классов. Назовите таких современных светских поэтов, которые не рядились бы то в Отелло, то в героев Кальдерона, то в каких-то свирепых пашей, а если люди, давно навыкшие владеть языком, копируют идеи других, вдохновляются великими образцами, – чего же удивительного, если начинающее молодое сословие копирует тоже прекрасные образцы вроде Ламартина (как Бёзвиль) или Беранже (как Понси).

Но если между простонародными поэтами и есть поющие с чужого голоса и вдохновляемые знаменитыми примерами, то есть и оригинальные, свежие дарования. Таков Магю. Напрасно думают, что он бросил свой челнок и станок ради пера, что его слава вскружила ему голову. Нет, это истинный работник, истинный труженик, но именно потому и истинный поэт, что говорит свое, идущее прямо из души, оригинальное, смелое, непритязательное слово, наивное, безыскусственное, но часто весьма острое и согретое истинно художественным огоньком. Напрасно господа критики-консерваторы боялись и старались запугать пролетариев-поэтов трудностями литературной карьеры, опасались, как бы они не бросили ради нее своего ремесла, как бы не соблазнились ею и не утратили, так сказать, своего специфического аромата настоящих работников: карьера литературная так мало выгодна и привлекательна, что вряд ли кто-нибудь решится забросить свое ремесло и предаться ей одной. Нечего опасаться и разочарований, доводящих до самоубийства, как Буайе: слабые, невыносливые, несчастные души встречаются во всех профессиях и во всех классах, и вовсе не будучи ни поэтом, ни пролетарием, он мог бы также легко дойти до самоубийства от огорчений и разочарований – это есть вовсе не специальное следствие его принадлежности к поэтам-пролетариям.

Вторую половину своей статьи «Dialogues familiers» Жорж Санд написала почти через 9 месяцев после первой – в сентябре 1842 года – и она не касается специально народных поэтов, выступивших в сороковых годах на литературное поприще, а, напротив того, занимается жившим в XVII веке Адамом Бильо – поэтом-столяром.[348] Она пытается доказать, что, несмотря на все неблагоприятные современные ему условия, – зависимость от принцев-меценатов, необходимость «воспевать» их за всякий новый дарованный кафтан или даже пару башмаков, – Адам Бильо, если разобрать как следует его стихотворения, являет собою истинно народного поэта, истинного демократа, говорящего высшим мира сего: «если не в этой жизни, то в ту минуту, когда Харон нагих повезет нас в своей ладье, мы будем все равны. Так старайтесь же, чтобы при жизни еще здесь вас поэты воспели и уготовили вам хотя некоторое бессмертие, славу и репутацию действительно высоких покровителей поэзии, великодушных и щедрых покровителей поэтов». Словом, мэтр Адам Бильо, на свой лад и согласно со своей эпохой, является уже в XVII веке достойным родоначальником современных поэтов из народа, человеком внешне зависимым от сильных мира сего, но внутренне совершенно независимым, признававшим равенство и братство всех людей, поэтому «в свой жестокий век» высоко ценившим свое призвание и гордившимся им.

Но Жорж Санд не ограничилась этими общими четырьмя статьями о «социальной поэзии». С великодушием истинно великого писателя она еще не раз постаралась прославить и поддержать начинающих собратьев, и потому, как с самого начала взялась держать корректуру стихов Савиньена Лапуанта и указала ему на те исправления, которые следовало бы сделать в его стихах для их же пользы,[349] так и впоследствии не жалела времени и труда всякий раз, что надо было рекомендовать публике сборник стихов того или иного из ее скромных товарищей по перу. Так, она написала предисловия к сборникам Понси: «Мастерская», «Песня всех ремесел» и «Букет маргариток», к «Собранию стихотворений» Магю и к «Conteurs Ouvriers» («Рассказчики рабочие») Жильяна, и вообще, по своей всегдашней бесконечной доброте и вечной готовности помочь, на все лады в течение долгих лет была поддержкой и истинным другом этих поэтов. Сохранившиеся письма Магю, Жильяна, Понси, как и письма Пердигье, свидетельствуют о том, что с первых же дней знакомства и до самой смерти эти люди имели в Жорж Санд вернейшего, преданнейшего друга и покровителя, помогавшего им в крупных и мелких их делах, заботившегося о них с чисто материнской нежностью и внимательностью. Немудрено, что и все эти поэты, и семьи их платили ей самой восторженной любовью и преданностью. Часы, проведенные нами за чтением переписки Жорж Санд с этими пролетариями-поэтами, были одними из самых отрадных впечатлений всей нашей долгой работы, так как мы не только чувствовали себя в атмосфере абсолютной преданности, обожания, поклонения великой писательнице со стороны простых, искренних душ, умевших, однако, ценить ее великую душу, но, кроме того, заочно познакомились с несколькими чрезвычайно привлекательными личностями, и нам совершенно понятно, что и Жорж Санд не могла не относиться к каждому из них с искренним расположением и интересом.

Вот перед нами Шарль Понси из Тулона, сделавшийся впоследствии другом всей семьи Сандов – Мориса и Соланж – и время от времени навещавший их в Ногане, и даже со всей своей маленькой семьей, женой Дезире и дочерью Соланж. Отношения Жорж Санд к Понси настолько стали с самого же начала дружескими, что, например, многие обстоятельства ее личной жизни, о которых она не говорила никому, были известны Понси. Так, она писала ему подробнейшие и интереснейшие письма в 1847 году, в эпоху своего разрыва с дочерью и Шопеном, когда душа ее была преисполнена горечи и страданий. Да и до самой смерти отношения эти оставались столь же близкими. Шарль Понси был, по-видимому, наиболее культурным из всех друзей Жорж Санд из числа пролетариев-поэтов, а в поэзии его было более оттенков, сложных чувств, но зато и менее черт, отличающих его от поэтов из высших классов, чем в произведениях «папаши Магю» или «Жильяна-слесаря». Но, тем не менее, Понси так заинтересовал Жорж Санд, и она увидела в нем такое выдающееся дарование и такие дорогие для нее убеждения, что она именно успеха и побоялась для него, и потому вслед за выходом его «Марин»[350] написала ему письмо, в котором предостерегала его против соблазнов этого успеха, соблазнов богатства и покровительства сильных мира, и в то же время указывала на то, что автор, написавший предисловие к этому сборнику (г. Ортолан), недостаточно оценил Понси, и что потому она хочет сама написать о нем, когда он снова что-нибудь издаст. Хотя это письмо и напечатано в «Корреспонденции», тем не менее, считаем нужным привести его почти целиком, так как оно весьма характеристично.

Шарлю Понси в Тулоне.

Париж, 27 апр. 1842 г.

«Дитя мое.

Вы великий поэт, самый вдохновенный и