17 мая 1955 года Пьетро Леони был восторженно встречен в Вене: приемы в посольстве и у нунция иезуитов, толпы почитателей, многочисленные интервью корреспондентам газет; с 19 мая все повторилось стократно в Италии. Он принимал это с благодарностью, но благодушно, без героических поз, говорил в ответ самые простые слова о своей преданности Церкви, вызывая к себе огромную симпатию. 22 мая после общей службы с его участием в церкви иезуитов в Коллегиуме «Руссикум» состоялась пресс-конференция. На вопрос корреспондента: «Доволен ли он возвращением на родину?» — отец Пьетро ответил, что, конечно, доволен, но… «как я могу забыть тех, кого я оставил там». Вскоре отец Пьетро был назначен духовником студентов Коллегиума «Руссикума».

В середине 1950-х политика правительства Италии по отношению к СССР стала меняться, и в Ватикане стал поддерживаться дух открытости в отношению РПЦ, а в «Руссикуме» появились студенты из СССР. Пьетро Леони не мог понять и принять это, открыто высказываясь в статьях против коммунистов, пытался убедить начальство, что у них появились информаторы чекистов. Но это вызывало негативную реакцию в Ватикане. Атмосфера отчужденности и непонимания братьев мучили отца Пьетро, и когда поступило предложение выехать миссионером в Бразилию, он сразу же согласился. В 1959 году Пьетро Леони выехал в Америку, а по приезде был направлен на служение в русскую миссию в Монреале, став помощником отца Ледита, позднее — его преемником. С 1965 года стал окормлять заключенных в местной тюрьме, тогда же и больных в госпитале. В 1971 году решил расширить храм: и своими руками выполнил работу каменщика и окрасил купол. Его активное служение привлекало все новых прихожан. 26 июля 1995 года во время купания в озере отец Пьетро скончался, успев исповедаться накануне. Днем и вечером были отслужены панихиды по латинскому и византийскому обрядам.

* * *

Среди выпускников Колледжа «Руссикум» и западных университетов были люди разных национальностей: поляки, украинцы, белорусы, чехи, словаки, французы, итальянцы и даже американцы, — и все они готовы были нести людям веру в Бога, веру, которую большевики в течение многих лет пытались силой искоренить из народного сознания. Священники-миссионеры, готовившиеся для служения в России, избрали нелегкий путь — обращение неверующих к истинной вере, а верующих иных вероисповеданий обратить в католическую веру через пропаганду восточного обряда, чтобы сохранить православные народные традиции, и объединить всех их с Католической Церковью. Эта «цель, исключительно духовная, достойна, чтобы ей посвятить жизнь и пожертвовать собой». И ради этой цели они готовы были принять муки, готовы были даже умереть…

Несомненно, что власти имели достаточно оснований для арестов и осуждения людей, нелегально перешедших границу и живших по подложным документам. И священники-миссионеры, конечно, понимали, сколь трагично может сложиться их судьба в России. Но шли на это сознательно, и эта готовность к самопожертвованию не оставляла их ни в тюрьмах, ни в лагерях. Их служение Господу отличал дух апостольства, дух мученичества в гонениях последовать за Христом «вплоть до смерти и смерти крестной».

Вспоминает Ядвига Каталуб[162]

Отец Петр Леони прибыл в Одессу еще при немцах, остался служить в храме и при советской власти. Я пела в церковном хоре. Обычно службу проводил отец Леони, а отец Жан Николя играл на органе. Жили они в церковном доме: на втором этаже жил отец Петр, на третьем — отец Жан. Отец Петр собирался делать иконостас, он даже показывал мне книгу, в которой были иллюстрации картин, покрытых сусальным золотом. Но сделать это он не успел, его с отцом Жаном арестовали.

Отец Петр был маленький, худенький, волосы и бородка светлые. С прихожанами отец Петр говорил на русском языке, проповеди и Евангелие читал также по-русски. Вел службу в восточном обряде, и прихожане к этому относились хорошо. На службу приходили даже неверующие люди, которые интересовались этим обрядом. Вообще, на службе было всегда много народу, в церкви нашей пели даже артисты из оперного театра, у нас и Иван Козловский пел . Многие приходили, чтобы послушать хор. Когда отца Петра просили причастить больного или отпеть умершего, то он всегда навещал своих прихожан.

Нас, прихожан, вызывали в НКВД и требовали отвечать на много вопросов. Когда меня вызвали, то спрашивали:

— на каком языке и о чем говорят священники между собой;

— носит ли отец Петр с собой пистолет;

— почему отец Жан ходит по городу в шортах (он в городе ходил в светской одежде);

— какую трубку курит отец Жан и так далее.

Я сказала им, что моя вера не позволяет мне быть шпионом. И после этого вызова по возвращении сразу же рассказала все отцу Петру О пистолете он сказал, что только с крестом ходит. Других прихожан тоже вызывали и требовали от них доносить на священников.

А потом священники исчезли, в нашу церковь сразу же пришли с обыском, а потом многих прихожан тогда вызывали на допросы. И в нашей церкви долго не было вообще священника. О наших священниках никаких сведений не было много лет, лишь после освобождения из лагеря отец Петр написал нашей церковной старосте — уже из Италии. А отец Жан после освобождения уехал во Францию.

Вспоминает Анеля Мицкевич[163]

Я хорошо помню отца Петра Леони, мне было тогда лет шестнадцать. В то время мы ходили молиться в церковь Св. Петра на Екатерининской улице, так как храм Св. Климента в 1936 или 1938 году уже взорвали. Прибыли отец Петр и отец Жан в Одессу перед самым уходом немцев и пробыли здесь совсем немного, всего несколько месяцев. Отец Петр был среднего роста, худенький, волосы светлые, глаза голубые. Отец Жан был молодой, жизнерадостный, а отец Петр был аскет, какой-то отрешенный, не от мира сего. Смотришь на него — будто святой идет… Недаром прихожане говорили про священников, что они остались в Одессе на жертву.

Помню еще, что если кто звал их исповедать больного или отпеть умершего, то они всегда приходили. Арестовали их внезапно, просто они исчезли. Прихожане стали искать их, долго искали, запрашивали власти, и только через год стало известно, что они в тюрьме. Кто-то из прихожан сказал, что нужно собрать одежду, так как из передали, что совсем оборвались. Передачу для них взяли, а когда мы пришли — их уже в тюрьме не было.

Вспоминает Станислава Петросова[164]