единственной надеждой — соприкоснуться телами во время танца. Фрэнк же лишь легонько сжимал под столом её руку.

Фудзико восхищал контраст между его глубокой почтительностью и большим подвижным телом. Ах, эти слабые телом, пожираемые страстями молодые люди Японии! В поросших волосками, больших мягких руках Фрэнка Фудзико ощущала отважную душу послушного спокойного ребёнка. Эта смиренность пуританина привлекала сходством со смиренностью узника. Фудзико подумала: «А ведь он размышляет о Боге! В его-то годы!»

Она вдруг почувствовала себя значительно старше Фрэнка.

«Он сегодня вечером раз пять упустил случай меня поцеловать».

Фудзико посмотрела на часы. Был уже час ночи. Для Нью-Йорка не так уж поздно.

Она ни слова не понимала в шутках комиков, и Фрэнк, громко смеясь над ними, объяснял ей на понятном английском. Необходимость слушать и делать вид, будто ей смешно, неприятно раздражала. В шутках не было ничего забавного, одни непонятные остроты.

Вспомнилось, с каким презрением она смотрела на приятельницу, вышедшую в Японии замуж за американца: та слушала, постоянно взрываясь смехом, комические диалоги по оккупационному радио. Фудзико поморщилась — уж не похожа ли она на ту женщину?

Да ещё Фрэнк надоедал с вопросами: «Тебе скучно? Если скучно, давай уйдём». Или: «Тебе здесь не нравится?»

Фудзико качала головой. Потом замкнулась в себе, изображая загадочность. Внезапно к ней вернулись давние, тяжёлые, неуместные мысли. Она обнаружила их в зеркальце, которое достала из сумки. Там отражалась японка. Другие могли не заметить усталость от выпитого вина и ночных развлечений, но она видела всё отчётливо. Во влажных глазах, в боли, залёгшей под ними, в лёгких, но резких тенях на щеках.

«Я жена. После замужества прошёл год, и я всё-таки люблю мужа».

Фудзико попробовала подумать о муже, уехавшем в Чикаго, позвала его про себя по имени. Но никаких угрызений совести или чувства вины не возникло. И Фудзико успокоилась: она убедилась, что её чувство к американцу рядом никакая не любовь.

Поэтому она откровенно, как ребёнок, заявила:

— Я — домой.

Чтобы Фрэнк не зашёл с ней в комнату, потребовался сложный психологический приём. Когда они покинули «Бонсуар», снег валил вовсю. Такси поймать не удалось, и когда они шагали под заметавшим город снегом, Фрэнк в тени мрачного здания из красного кирпича неожиданно её поцеловал.

Во время этого долгого поцелуя Фрэнк закрыл глаза, а у Фудзико они были открыты. Она поступила так из осторожности. За спиной Фрэнка виднелась кирпичная стена, освещённая далёким уличным фонарём. Снег всё падал. Фудзико увидела, как на длинные, загнутые ресницы Фрэнка садятся белые хлопья. Его лицо, погруженное в тень, наклонилось к ней. Он поднял широкий воротник её пальто, и волосы Фудзико совсем утонули в нём. Она чувствовала, как вокруг носа и рта вьются снежинки. Ей казалось, что она задохнётся не от поцелуя, а от снега. Может быть, это лучше, чем оставаться в одиночестве?

На втором этаже кирпичного дома зияла тёмная пустота за распахнутым настежь окном. Есть люди, которые в любой холод не могут спать с закрытыми окнами. Фудзико сосредоточенно смотрела на эту пустоту. Снег беспрерывно летел в окно. Наверное, там дышит в темноте одинокий, заботящийся о своём здоровье пожилой привередник.

Фудзико наконец закрыла глаза. Будто только сейчас почувствовала, что её целуют.

До замужества она часто целовалась в шутку. Но всепоглощающая искренность этого американца нервировала. Поцелуй казался поцелуем совсем другого человека. Фудзико упёрлась руками ему в грудь, отстранилась. Каблуки мягко опустились на каменную мостовую.

До самого возвращения к себе Фудзико злилась. Она сохраняла достоинство, но чисто по-женски злилась. У Фрэнка был очень страдальческий вид.

Фудзико приоткрыла дверь квартиры, быстро нырнула внутрь, через щёлку пожелала спокойной ночи и сразу повернула ключ в замке. Фрэнк, судя по звукам, некоторое время топтался перед входом. Фудзико тоже некоторое время прислушивалась. Но стука не последовало. Она пошла в ванную, открыла кран с горячей водой. Подростком она вместо всяких размышлений любила просто посидеть в ванне.

На следующий день газеты пестрели заголовками: «Высота снежного покрова восемь-девять дюймов», «Вечером на дорогах возможна гололедица».

Фудзико, заждавшись газет, спустилась за ними в вестибюль. Вечером после ванны она сразу уснула от усталости, но утром проснулась на удивление рано.

За шторами всё сверкало от снега. Крыши были укутаны снегом. Кружила метель. Снежная поверхность беспокойно топорщилась, порой с неё слетали клубы снежного дыма.

Метель заносила старые поломанные плетёные кресла, их спинки почти утонули в снегу, но спереди отчётливо проступал узор. В круговерти метели, как живой, сиял жёлтый цвет старого ротанга. По толщине сугробов было ясно, что метель играла со стульями всю ночь.

Неизвестно почему, Фудзико решила опять пойти в какое-нибудь кафе и позавтракать одна. Туда, где Фрэнк не появится. Например, в кондитерскую на углу. Там обычно бывают одни женщины. Компании бабушек, скопивших немного денег. Компании живущих в тоскливом одиночестве пожилых женщин и совсем старух.

Даже в такую непогоду в кондитерскую входит старуха, озабоченно стряхивает в дверях снег с пальто, садится у стойки и жалобно просит: «Ну дайте чашку кофе!»

Официант, молодой надменный красавец, лениво кивает, небрежно ставит чашку на блюдце и толкает к ней. Рядом сидит неприятная сухая женщина средних лет. Доев пирожное, она обращается к официанту:

— Сегодня в одиннадцать утра, в два часа дня и сейчас — три раза у вас была. Я так всё кафе скуплю.

Занятый официант не отвечает. Так диалог, над которым женщина думала целый день, обрывается без ответа на одной пустой фразе.

Потрёпанные ветром чёрные зонты беспорядочно сложены у входа. «Не хочу туда идти. Чем стать такой посетительницей, лучше голодать здесь одной», — подумала Фудзико. Но это было явным преувеличением. Она молода, замужем, да ещё японка.

Глядя на снег, который сыпал и сыпал за окном, Фудзико провела первую половину дня в безделье. Съела невкусный завтрак из консервированных фруктов, бисквита и кофе, долго красилась. Заспанное лицо в зеркале выглядело на редкость некрасивым. Переодеваться Фудзико поленилась, ходила в ночном кимоно и халате. Она собиралась в таком виде просидеть весь день дома. И порадовалась, почувствовав себе неряхой.

Фудзико устроилась в кресле и перелистывала не раз виденные журналы «Вог» и «Харперс Базар». Она была совсем одна в неподвижной комнате, только за окном падал снег. Казалось, будто на желтоватом экране мелькают кадры старого немого кино. Дёрганая монотонная беззвучная механическая метель.

Модные журналы надоели. Фудзико посмотрела в маленькой записной книжке номера телефонов. Там были имена знакомых из Нью-Йорка. Все японки. Они любили собираться днём, пить чай, ходить вместе