Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Мне нужна аудиенция у архиепископа, – продолжал отец Себастиан. – Но не простая аудиенция. Нужно, чтобы на ней присутствовали все отцы церкви и все аббаты земли Ланн и окрестных земель. Сможете это устроить?
– Конечно, сразу после рождества они все съедутся сюда. Их легко будет собрать на аудиенцию, но зачем нам это?
– Престол желает знать, кто из отцов встанет на его сторону, а кто будет на стороне архиепископа. Чтобы потом мы могли делать выводы.
– Я всё сделаю, все отцы будут на вашей аудиенции, но каковы главные цели собрания. – Сказал брат Родерик.
– Первым делом мне нужно собрать денег, дело второе вернуть мощи в храм Фёренбурга, уворованное да вернётся владельцу, третье дело – наказать вора. И главное, – нунций помолчал, – мы должны показать всем святым отцами и пастве, что в земле Ланна и в округах последнее слово будет не за Руперталями с их древней кровью, а за порядком и добродетелью, что несёт Святой Престол.
Брат Родерик, приор ордена Креста святого Андрея и канцлер курфюрста Ланна, был согласен с каждым словам своего наставника:
– Буду молить Господа, чтобы так и было.
Город всё больше погружался в праздник. Еда и вино заметно подорожала, да и пиво тоже. Брунхильда и Агнес вернулись из церкви утром возбуждённые:
– В городе все готовятся к празднику, – заявила Агнес, бросая на стол платок. – Везде свиней режут, баранов.
– До великого поста ещё два месяца, отчего же мяса не поесть. – Сказал отец Семион.
– А ещё в конце улицы у нас сахар стали продавать в лавке, сегодня открылась, – продолжала Агнес, садясь за стол. – Там печенье и фрукты в сахаре.
А Брунхильда была более серьёзна:
– Богатые дома пред воротами ели ставят.
– Зачем это ещё? – Спросил Волков.
– Не знаю, – сказал красавица.
– Древний обычай, идёт со времён пращуров наших, – начал объяснять всем брат Ипполит. – Символизирует вечную жизнь, а для верующих попирание смерти и Воскресение Господа нашего.
– Нам тоже нужно поставить Ёлку у ворот, – сказал Брунхильда.
– Ну, нужно, так нужно, – кавалер глянул на слугу: – Ёган найди ёлку и поставь перед воротами.
Ёган скривился, не охота ему было из тёплого дома куда-то переться. Искать ёлку, ставить её. Он зыркнул зло на Брунхильду. В другой раз и отпустил бы колкость в её адрес, да теперь уже был учён, вздохнул и стал собираться. С ним вызвался пойти брат Ипполит. Сам напросился. Заодно хотел зайти в магазин, где торговали книгами, теперь он мог себе это позволить, деньга у него завелась, свою долю он получил после дележа трофеев.
А Волков остался сидеть во главе стола, в тепле. Глядел, как кухарка готовит еду, как помогают ей её дочери, как отец Семоион и Сыч тоже что-то пытаются делать для дома. Он любовался красавицей Хильдой, в пол уха слушал Агнес и был сейчас спокоен. Ему не нужно было мёрзнуть на ветру, искать себе пропитание, жечь костёр, носить броню. Всё это осталось в прошлом. Теперь он мог просто жить, и город Ланн подходил ему для жизни.
Игнасио Роха, по прозвищу Скарафаджо, был счастлив. Он тряс бородой, уже выпил с утра, не умолкал. Он развернул тряпку и положил на стол перед кавалером круглую железную палку в три локтя длинной без малого.
– Она ровная, Яро, такая ровная, что ровнее быть не может. Этот жулик кузнец Руммель взял с меня четыре!.. – он показал Волкову четыре пальца, – четыре талера. Но он сделал всё как надо, ствол ровный, и дыра в нём точно по центру, понимаешь. Через пару дней у нас будет новый мушкет.
Кавалер взял в руки ствол повертел, посмотрел, он и в правду был хорошо сделан:
– А что ж запальной дыры он не просверлил?
– Это ерунда, Яков проковыряет. – Заварил Роха. – Главное, что ствол ровный, через два дня мушкет будет готов, и мы его попробуем за городом.
– А порох есть?
– Найдём, – сказал Скарафаджо. – И попробуем. Ты понимаешь, Яро, какое это будет большое дело? Ведь никто такое не делает у нас.
Волков понимал, он согласно кивнул. Он видел собственными глазами, как бьёт мушкет.
– Людям теперь будет наплевать, кто перед ними: рыцарь или жандарм. Пах! И всё.
Волков опять кивал.
– А у тебя выпить есть? Есть! Отлично. – Не останавливал болтовню Роха. – Да и дом у тебя хороший. Уж не моя конура. Ну, а что ж, ты ведь кавалер.
Марта налила ему вина, а он продолжал болтать, он немного раздражал Волкова своей глупой болтовнёй, но кавалер его не гнал, ведь, как ни крути, Роха был единственным человеком, кого он зал много лет. И единственным человеком, который видел, кем он был раньше и кем он стал теперь.
В ворота стучали, Сыч сходил, открыл, и на пороге дома появился Брюнхвальд и не один. С ним был рослый юноша, даже, скорее, мальчик. Он был хорошо одет, хорошо сложён, чист и серьёзен.
– Дозвольте, кавалер, вам представить моего младшего… да и можно сказать, единственного сына Максимилиана. – Произнёс Карл Крюнхвальд, подводя мальчика к столу за которым сидели Волков и Роха.
Мальчик низко и долго кланялся, Волков не поленился встать и протянуть ему руку. Максимилиан её жал с благоговением.
– Рад, что вы посетили мой дом, – сказал кавалер, – присаживайтесь господа. Марта, стаканы и вино.
– Не спешите, мой друг, – попросил Брюнхвальд старший, – у Максимилиана будет к вам просьба, которую я поддержу.
– Да? И что за просьба? – Удивился Волков. Ему было любопытно.
А уж как было любопытно Рохе и всем остальным, кто был в комнате у большого стола и камина. Все затихли, чтобы расслышать слова мальчика. И он заговорил ровным голосом, хорошо выговаривая слова, видимо, готовил речь заранее.
– Господин, всем известно, что вы вышли из солдат, рыцарское достоинство взяв не родословной, а доблестью. Солдаты ваши вас уважали, и вы не бросали их и не бежали, когда было тяжко. Мой отец считает вас честным человеком и храбрым рыцарем, и поэтому я хочу просить вас о большой привилегии для меня.
Кавалер, кажется, начинал понимать, куда клонит мальчишка. Но не перебивал его.
– Я прошу чести носить ваше оружие, и ваш герб на одежде своей.
Максимилиан стал на колено перед Волковым. Его отец стоял рядом с ним. В комнате повисла удивительная тишина, даже дочери кухарки притихли, проникнувшись важностью момента. Только дрова в печи трещали, да варево кипело на печи. Все и Брунхильда, конечно, смотрели на кавалера. И у красавицы был такой величественный вид, словно с просьбой обращались к ней.
Тишина затягивалась, и нужно было что-то отвечать, и Волков заговорил:
– Карл, неужто вы желаете сыну своему, той же участи, что в полной мере получили мы с вам? Не знаю я ремесла более тяжкого, чем воинское.