* * *

В 1895 году Виктория распробовала французскую Ривьеру и влюбилась в Симье – благоуханный, утопавший в зелени пригород Ниццы. Последующие пять лет она ездила только в Симье и вела себя так, словно ей было семнадцать, а не семьдесят.

Виктория привыкла путешествовать на широкую ногу. Вместе с ней в путь отправлялись до сотни придворных и слуг, и чтобы разместить такую орду, приходилось снимать крыло гостиницы или весь отель целиком. Багаж разрастался до невероятных размеров. Помимо чемоданов и сундуков с одеждой и бельем, Виктория захватывала в дорогу книги и картины, фарфор и столовое серебро, ковры и даже мебель – диваны, письменные столы и кровать из Виндзора, которую разбирали, рассовывали по ящикам и собирали уже на месте. Все в гостиничном номере напоминало об Англии. Даже цветы ей присылали из английских резиденций. Если бы это было в ее власти, Виктория перевезла бы на средиземноморское побережье весь Осборн или Балморал.

До континента королева и ее свита добирались на яхте «Виктория и Альберт II», построенной на смену первой яхте с таким же названием. Путешествие длиной в одну ночь проходило без приключений, разве что иногда королева жаловалась на морскую болезнь. Но случались и забавные происшествия. Однажды, когда Виктория отдыхала на палубе, офицер попросил разрешения передвинуть ее кресло. Оказалось, что кресло королевы стояло на люке, под которым хранился запас грога для матросов. Виктория согласилась уйти с насиженного местечка, но только если ее угостят грогом. Просьбу тут же удовлетворили. «Неплохо, – сказала королева, пригубив грог, – но можно и покрепче»[248]. После шотландского виски она могла выпить что угодно!

На континенте у королеве имелись личные вагоны, построенные по ее заказу в Бельгии. Один из них занимала гостиная и комнатушка для слуги-шотландца. Обстановка гостиной была поистине королевской: нижняя половина стен обтянута голубым шелком, верхняя – серым и желтым, с рисунком из английских роз, шотландских чертополохов и ирландских трилистников. Днем королева отдыхала на плюшевых диванах и креслах в стиле Людовика XIV, на ночь удалялась в спальню, где стояли две кровати – для нее и ее вечной спутницы Беатрисы. Локомотив, тянувший вагоны через весь континент, ехал со скоростью 35 миль в час днем и еще медленнее ночью – иначе королеву могло укачать. Есть она на ходу тоже не могла, поэтому поезд вынужден был останавливаться четыре раза в день. Из-за всех этих проволочек путешествие растягивалось на двадцать часов – в два раза дольше, чем обычно.

Любимым отелем Виктории в Симье был «Эксельсиор». В честь постоянной гости владельцы гостиницы переименовали ее в «Отель Регина»[249]. У них имелись все основания заискивать перед королевой, ведь двухмесячное пребывание в «Регине» обходилось ей в 80 тысяч франков.

Попадая в Ниццу, Виктория погружалась в ленивую курортную атмосферу. С 10 до 11 утра королева честно корпела над корреспонденцией из Лондона, зато потом ее ждали прогулки по окрестным садам в запряженной осликом повозке. Владельцы вилл по всей Ницце любезно пускали иностранку в свои сады и парки, а один ретивый господин разобрал стену, чтобы дать дорогу королевской повозке. На курорте Виктория меняла вдовий чепец на широкополую шляпу и чувствовала себя по-настоящему свободной!

Как писал детектив Паоли, отвечавший за безопасность королевы в Ницце, английская гостья без устали посещала религиозные праздники и фестивали, проявляя интерес к народным обычаям. Помимо полюбившейся ей «битвы цветов», она заинтересовалась ярмаркой тыкв, которая проходила в Симье в конце марта. Киоски были завалены тыквами всех форм и размеров, причем на многих красовался королевский герб – туристы скупали их десятками, как и любые сувениры, связанные с английской королевой. Местные жители не могли нарадоваться, что королева вновь подала пример землякам и вслед за ней на Ривьеру зачастила английская знать.

Виктория не оставила без внимания еще одну достопримечательность Ниццы – частный зоопарк графини де ла Гранж, дамы с весьма сомнительной репутацией. В подарок ее величеству графиня преподнесла страусовое яйцо. На его боку было нацарапано имя графини. «Как будто сама его снесла!» – поморщилась Виктория. Из яйца был приготовлен омлет, который так понравился королеве, что она не отказалась бы есть его каждый день. А почему бы нет? В Виндзоре тоже есть страус. «У нас страус-мальчик»[250], – охладила ее пыл Беатриса.

К балкону на втором этаже «Регины» стекались певцы со всей Ниццы, чтобы порадовать королеву утренней серенадой. Доморощенные менестрели вразнобой тянули Funiculi, funicula, с нетерпением дожидаясь, когда им дадут монетку за труды. Во время прогулок Виктория не расставалась с кошельком, туго набитым мелочью, а некоторых попрошаек узнавала в лицо. Особенно преуспел старик, который построил себе собачью упряжку, чтобы не отставать от королевского ландо. Викторию забавляли его ужимки и особенно манера называть ее «наше величество».

В 1899 года Виктория покидала Ниццу с чувством, что ей уже не суждено нежиться под южным солнцем и срывать апельсины с ветвей. «Каталась в Больё, затем выпила чаю в Сен-Жан вместе с Ленхен и Беатрисой, – записала королева 1 мая. – Увы! Это моя последняя поездка по земному раю, с которым мне так тяжко расставаться, ведь с каждым годом моя привязанность к нему растет. Мне так не хочется возвращаться на пасмурный север, но я так благодарна за все те радости, которые познала здесь»[251].

В 1883 году Виктория вновь испытала боль потери – скончался ее верный шотландский слуга Джон Браун. Королева не скрывала, что Браун для нее больше чем конюх или лакей. Он был ее телохранителем и спутником в поездках, с ним ей было так спокойно и хорошо. И вот его не стало. Как пережить эту утрату, к кому воззвать о помощи?

«Милые Лиззи и Джесси, – начиналось ее письмо к сестрам Джона, – поплачьте со мной, ибо мы потеряли лучшее и самое преданное из сердец, что когда-либо бились в груди. Горе мое бескрайне и невыносимо, я не знаю, как пережить его или вообще в него поверить… У вас есть опора, ваши мужья, мне же не на кого опереться. Только Беатриса остается единственным моим утешением»[252].

Ей отчаянно не хватало кого-нибудь, кто, с одной стороны, относился бы к ней с беззаветной преданностью, а с другой – посматривал бы на нее с оттенком снисходительности, как на слабую женщину, которую необходимо опекать и баловать. Такого человека в ее окружении не находилось. Подмяв под себя все свое окружение, Виктория не могла не терзаться от одиночества. Канули в Лету долгие, греющие душу беседы с лордом Мельбурном, и лекции всезнайки мужа, чье интеллектуальное превосходство давило на нее тяжелым, но приятным грузом, и раскатистый смех Джона Брауна, и по-восточному сладкая лесть визиря Диззи. Место друга и конфидента пустовало.