Когда все ведьмы умерли, Саитада попыталась убить саму королеву ведьм. Но у нее ничего не получилось. Дважды она вытаскивала королеву из Озера Мертвых за веревку на шее, один раз взяла нож, приставила к груди королевы, но затем убрала. Неужели руны защищают ее? Даже Саитада явственно ощущала их теперь: они звенели, плескались, искрились в темноте, пока королева, как обычно, мучила себя водой и холодом. Отчаяние начало охватывать Саитаду, она подолгу размышляла о том, как же можно уничтожить ее врага. Но каждый раз, когда она начинала действовать, у нее ничего не получалось.

В нижних пещерах она нашла меч: он больно ударил ее по колену, когда она споткнулась на неровных камнях. Саитада узнала его, как только взяла в руки: изящно изогнутый, в украшенных каменьями ножнах, смертоносно острый.

Вот кто сможет убить ведьму! Он сможет убить кого угодно. Саитада знала о нем только одно — его имя. Аудун. Этого было довольно. Саитада взяла меч и пошла наверх, к свету.

Фейлег не умел управлять парусом, поэтому им пришлось идти пешком. Местность сильно изменилась с того времени, как он пришел на север: широкое белое полотнище раскинулось до самых дальних гор. Но Фейлег прекрасно знал, куда надо идти, — волк всегда сумеет отыскать дорогу домой, — и он двигался на юг под клубящимися над головой тучами, ведя за собой Адислу. Она не ушла бы далеко с раненой ногой, но Фейлег посадил ее в сани, запряженные оленем. Никто из шаманов не пришел за животным. Волкодлак погрузил на сани стопку оленьих шкур, коту, пушнину, снегоступы и сапоги, взял с собой кремни и запас трута. И еще он прихватил копье. Чтобы сражаться, ему не требовалось оружие, он просто хотел сразу отпугнуть любого, кому вздумалось бы их ограбить.

Ноаиди, оставшиеся в живых, не собирались ему мешать. Когда Фейлег положил на кучу последний камень, все уже разбежались, кроме одного шамана. Этот шаман начертил на камне руну, положил его сверху и тоже ушел.

Руна показалась Фейлегу смутно знакомой. Ему хотелось спросить, что она означает, но он не знал языка этого святого человека. Может, этот символ — что-то вроде магической печати, способной удержать зверя в пещере? Или что-то другое, например, предостережение?

Он размышлял об этом, пока они двигались на юг, к Стене Троллей, пока он ставил шатер и разводил внутри огонь, пока охотился, чтобы накормить Адислу. Зима — время волка, и Фейлег был почти счастлив, когда приносил добычу и отдавал Адисле, чтобы она приготовила мясо, хотя сам он давным-давно привык есть его сырым. Это была та жизнь, которая примерещилась ему, когда он поцеловал Адислу у березы, пока она резала его веревки.

Адисла, напротив, была подавлена. Ее слезы сменились молчанием. Девушка решила: в том, что случилось с Вали, есть ее вина. Подобный вывод был совершенно нелогичен, однако она никак не могла отделаться от убеждения, что и ее привязанность к человеку, стоявшему несоизмеримо выше по социальной лестнице, и то, что она сделала с матерью, и даже ее согласие на брак с Дренги довели Вали до его нынешнего состояния, значит, виновата она. Адисла росла с твердой верой в магию, ее учили знахарству и даже ворожбе. Она чувствовала, что все в мире связано. Мать говорила ей, что люди стоят на берегу целого океана событий, который омывает невидимые острова и берега. Она позволила чему-то плохому вырасти между ней и Вали. И из-за этого нечто еще более ужасное проросло внутри него.

Но пока они с Фейлегом сидели у очередного костра и он пересказывал удивительные события своего детства, из безнадежности, которую она ощущала, думая о своих отношениях с Вали, зарождалась надежда на будущее с Фейлегом. Хотя и не сразу, но Адисла поняла, что может излить ему душу. Она рассказывала о детстве рядом с Вали, потом о себе и своей жизни с братьями, и, самое главное, она рассказала о матери. Человек-волк слушал, ничего не говоря, а когда она призналась в том, что сделала с Дизой, он еще немного помолчал и сказал:

— Хотелось бы мне познать подобную любовь.

— Чтобы убить ее?

— Чтобы ее спасти, — пояснил он. — Она была обречена на смерть, она это знала. Лучше умереть быстро, от руки дочери, чем замученной данами. Она избрала орудие своей смерти — тебя, которую любила. Ты виновата в ее смерти не больше, чем нож, которым она могла бы убить себя сама.

— Хотелось бы мне в это верить.

— Как ты думаешь, твоя мать хотела бы, чтобы ты пребывала в таком горе?

— Нет.

— А чего бы она хотела?

Адисла поглядела на всполохи северного сияния на черном небе.

— Чтобы я жила дальше, встретила хорошего человека, родила здоровых сыновей, — ответила она.

Фейлег улыбнулся.

— Тогда сделай это своей целью, — посоветовал он.

Фейлег, как она понимала, вовсе не волк. Шаману не удалось своими песнопениями и напитками лишить его человеческого начала. Фейлег был человек, самый обыкновенный, его растили, пытаясь превратить в дикую тварь, но он не пошел по этому пути. Из него, не сомневалась Адисла, получится отличный муж, и она была бы рада стать его женой, если бы судьба свела их раньше.

Дни становились все короче, пока они шли горными тропами, и когда луна округлилась, Фейлег заторопился.

— Ты знаешь, куда идти? — спросила его Адисла.

— На юг, — ответил он. — Эти горы тянутся складкой от моря до Стены Троллей. Пока можно, будем двигаться вдоль побережья, а потом станем ориентироваться по горам, чтобы попасть в нужное место.

Адислу северная зима приводила в восторг: все эти выбеленные холмы и слепящие глаза равнины, хотя она видела, что местность совсем голая и полная опасностей по сравнению с ее родными краями. Сани то и дело подпрыгивали и дергались, но на оленьих шкурах было тепло, и иногда ей даже удавалось задремать.

Они шли несколько недель, кругом лежали высокие сугробы, но местность на горизонте как будто была изрезана черными морщинами. Когда они подошли ближе, Адисла увидела ее, Стену Троллей — скалы набегали друг на друга, словно громадные волны окаменевшего моря. Горы наводили страх, хотя путь до них был нетруден: земля как следует промерзла, реки превратились в дороги. Время от времени попадались жилые дома. Здесь вообще имелись признаки жизни, точнее, бывшей жизни. Никто не выходил им навстречу, собаки не лаяли, дети не кричали. Одежда, вывешенная сушиться, уже побелела под солнцем и сгнила, прежде чем замерзнуть.

Адисла смотрела на Фейлега и пожимала плечами, словно желая сказать: «Что же здесь случилось?»

Он пожимал плечами в ответ.

— Эти горы источают ночные кошмары, — объяснял он, — так было всегда. Наверное, жизнь здесь стала вовсе невыносимой.

Чем ближе они подходили к Стене Троллей, тем яснее становилось, что кошмары уже не сочатся, а текут бурным потоком. Все дома оказались заброшены, все лежало в руинах, вокруг не было ни единой живой души.

Они шли вдоль холмов вглубь материка, огибая возвышенности, пока не добрались до узкой долины. Невидимые в густых сумерках волки выли где-то на склонах.