— Будь с ним аккуратен, — сказала Миана. — Будет… неразумно, если ты его разобьешь.

Как только я сжал камень в ладони, волна жара пробежала, обжигая руку. На мгновение все исчезло, только пламя инферно полыхало перед глазами, казалось, я чувствую вцепившиеся в меня руки Гога, сидящего в седле за моей спиной, как это было весной несколько лет назад. Я услышал его высокий звонкий голос, призрачно, как музыку, которую играла моя мать, — он доносился откуда-то далека. И что-то вспыхнуло во мне, и огненный поток потек из по руке в камень. Послышался треск рубина, и я с криком выпустил его из руки. Миана поймала рубин: какие быстрые и ловкие у нее руки. Я ожидал, что она вскрикнет и тоже выпустит камень, но в ее ладони он был холодный. Она положила его на постель.

Я поднялся.

— Это стоящее приданое, Миана. Для Высокогорья ты будешь хорошей королевой.

— А для тебя? — спросила она.

Я подошел к окну. На горном хребте, занятом лучниками принца, все еще царило смятение. Тролли, должно быть, уже скрылись в пещерах, но солдаты не могли прийти в себя и возобновить обстрел замка: боялись, что в любую минуту черные руки свернут им голову.

— А для тебя? — повторила вопрос Миана.

— Трудно сказать. — Я достал медную шкатулку. В прошлую ночь я сидел у окна и рассматривал ее. Кубок, шкатулка, нож. Пить, чтобы забыться, открыть, чтобы вспомнить, или нанести удар и положить конец всему. — Трудно сказать, если я не знаю, кто я есть на самом деле.

Я держал шкатулку перед собой.

— Тайны. Я наполнил тебя тайнами, но осталась последняя, самая черная из всех. — Есть такая правда, о которой лучше не говорить. Есть двери, которые лучше не открывать.

Когда-то ангел просил меня отпустить все беды, которые я держу в сердце, и все пороки, что меня составляют. То, что останется, может заслужить прощение и последовать за ним на небеса. Я сказал: «Нет».

Горный обвал, сход лавины, тролли — все это не имело никакого значения. Армия Стрелы все равно сотрет нас с лица земли. Сражаться так отчаянно, и ни на шаг не приблизиться к победе.

Горькая истина.

Раньше я смотрел в глаза смерти с превосходством хитрого, но не сломленного человека, часть меня была надежно спрятана в маленькой шкатулке. Лунтар, живущий в выжженной пустыне, смог сделать то, чего не смог ангел. Он отнял у меня меня и оставил ходить по земле урезанную копию Йорга Анкрата.

Не открывай шкатулку.

Мертвый мальчик наблюдал за мной из сумеречного угла комнаты, и казалось: он всегда там стоял и изо дня в день молча ждал единственного момента — встретиться со мной взглядом. Он стоял бледный, без видимых ран на теле, за исключением отпечатка руки, белее его бледности, похожего на те шрамы, что когда-то мертвецы Челлы оставили на теле маленького брата Гога.

Откроешь, и моя работа насмарку.

Я повернул шкатулку так, чтобы на ней заиграл свет. К черту Лунтара и к черту мертвого ребенка. Когда я в последний раз встану лицом к лицу с огромной армией принца Стрелы, я все это решу одним махом.

Откроешь, и тебе конец.

Мои руки, державшие шкатулку, не дрожали. И это меня радовало. Я открыл шкатулку, быстрым движением оторвал крышку и выбросил в окно, где ветер трепал окровавленную простыню.

Не открывай шкатулку.

И снова комната монаха Глена, освещенная мерцанием язычника. Мгновенно в руках завибрировало желание его убить.

— Была кровь и сгустки, — говорит Сейджес и улыбается. — Отрава сараемских ведьм вызывает такое. Но ребенка не было. Сомневаюсь теперь, что он когда-нибудь сможет появиться. Отрава старых ведьм выедает внутренности. Чрево становится пустым.

Я достаю кинжал и направляюсь к нему. Пытаюсь бежать, но будто иду по глубокому снегу.

— Глупый мальчишка. Ты думаешь, я действительно здесь? — Сейджес не делает попытки убежать.

Я пытаюсь ударить его, но тело двигается с трудом, не слушается меня.

— Меня даже в этом городе нет, — говорит Сейджес.

Меня окутал покой. Сладкий сон, в котором светит солнце, поля кукурузы, играют дети.

Я иду, но каждый шаг — как предательство, как убийство друга.

— Ты думаешь, Йорг, что я такой же, как ты. — Он покачал головой, и побежали тени. — Жажда мести гоняет тебя по всей империи, и ты думаешь, что сможешь воздействовать на меня своей примитивной и грубой волей? Я здесь не для того, чтобы наказать тебя. Я не испытываю к тебе ненависти. Я в равной степени люблю всех людей. Но ты должен быть уничтожен. Ты должен был умереть вместе со своей матерью. — Пальцы Сейджеса потянулись к татуировке у него на горле. — Это было записано.

Я тянусь к нему. Он исчезает.

Пошатываясь, я выхожу в коридор. В коридоре пусто. Я закрываю дверь, металлической полоской опускаю щеколду. Монаху Глену остается только молиться о помощи. У меня на него больше нет времени, и, несмотря на наваждения и морок, которые насылал на меня Сейджес, у меня остается подозрение, что он все же в чем-то виноват.

Не Катрин и не монах Глен привели меня в Высокий Замок. На развилке дороги, что идет от Топей Кена, я не свернул направо, чтобы прямиком выйти к могиле моей собаки. Я пошел навестить семью. И сейчас мне надо спешить с этим делом. Кто знает, какой морок Сейджес нашлет в этот раз?

Сим учил меня двигаться тихо. Секрет не в том, чтобы не производить шума, а в том, чтобы все время находиться в движении и целеустремленно идти куда бы то ни было. И тогда видимое спокойствие прикроет тебя. Глаза видят тебя, но если ты спокоен, как камень, ум тебя не замечает.

— Эй, ты, там! Стой.

В какой-то момент все хитрости и уловки перестают работать, и появляется кто-то, кто тебя заметит. Но даже в этот момент трудно будет поверить, что ты нежелательный посторонний. Ум стражников особенно вял и притуплен скукой.

— Простите? — Я прикладываю руку к уху.

Если тебя заметили, притворись глухим. Приблизься, наклонись. Молниеносно закрой ладонью рот того, кто тебя заметил, прижми ее так плотно, чтобы тебя не укусили. Прижми человека к стене, если она есть. Удар ножа должен быть в самое сердце. Не промахнись. Смотри человеку прямо в глаза. Это отвлекает, и человек забывает поднять тревогу, — никто не хочет умирать в полном одиночестве. Пусть мертвое тело по стене сползет на землю. Мертвые тела оставляй в тени.

Позади себя я оставляю первый труп. Второй умирает в конце следующего зала.

— Ты! — Этот появляется из-за угла с мечом в руке. И едва не сбивает меня с ног.

Сильные и быстрые руки. Так говорит Грумлоу. Сильные и быстрые руки. Так он учит владеть ножом. Искусство меча — в махах и выпадах, в скорости движения, в выборе момента нанесения удара. Человек с ножом — это человек с сильными и быстрыми руками, и ничего более. Схватка с ножом — страшная вещь. Внезапный быстрый удар, увернуться, отступить, бежать. Грумлоу повторяет: бросаемся молнией, первыми и убиваем быстро.