Впрочем, между Леонида Бонансеа и Альберто Герчуноффым нет связи. А просто где-то в Южной Америке есть названный именем путешественника водопад; в провинции Энтре-Риос — «Альберто Герчунофф», железнодорожная станция; в Буэнос-Айресе — район «Хиларио Аскасуби» и, там же, культурный центр «Борхес». Но приступим наконец к книге Герчуноффа «Еврейские гаучо», с теплотой посвященной барону де Гиршу. Написанная на испанском и составленная из двадцати шести пронзительных, стереоскопически точных, емких виньеток, она была опубликована в 1910 году, когда Герчуноффу было двадцать шесть лет.

Прототипом героя рассказа «Чудесный доктор» был врач по фамилии Ярхо, лечивший украинскую бедноту от холеры (украинцы винили в эпидемии холеры евреев, не догадываясь о том, что их исцелитель был тоже еврей), а прототипом зарисовки «Смерть ребе Саула» был трагически погибший отец Герчуноффа. А вот и другие рассказы: о не пропускающем ни одного родео еврейском поэте; о не вернувшемся с охоты молодом гаучо, о чьей участи надеющуюся на лучшее мать оповещает сова; о лихом ковбое, умыкнувшем еврейскую девушку прямо со свадьбы; о доне Ремихио, буквально подтолкнувшем своего сына на героическую, но бесполезную смерть; об украденной кобылице, в похищении которой обвинили евреев; о неприступной красавице, полюбившей наивного пастушка; о вооруженной швабрами и щетками еврейской делегации, попытавшейся свергнуть местную власть; о колонистах, для которых мэр города исполняет гимн Аргентины, а евреи, не зная испанского, отвечают «аминь»; о свежем молоке, сиесте, молотьбе и других пасторальных прелестях жизни в аргентинском селе.

В общей сложности Герчунофф — автор семнадцати книг. Одна из них — посмертно изданное «Возвращение Дон-Кихота», предисловие к которому написал Борхес:

Как Дидро, как доктор Джонсон, как Гейне, которому он посвятил страстную книгу, Альберто Герчунофф с одинаковым успехом пользовался устной и письменной речью; в его книгах чувствуется беглость искусного собеседника, а в устных беседах (я его так и слышу) — щедрая и безукоризненная точность писателя. Блестящий ум, он уму предпочитал мудрость; на мистическом Древе в книге «Зогар» — Древе, которое, к тому же, еще и Человек, Адам Кадмон, — мудрость образует второе сияющее небо божественных сил, ум следует потом. Мудрость обычно связывают с «Дон Кихотом» и Библией; обе эти книги всегда сопровождали нашего друга в его земных странствиях, в поездах неспешных равнин или на пароходной палубе перед безмятежным морем (перевод Б. Дубина).

Книжка Герчуноффа про Гейне завершается описанием Дюссельдорфа. Наконец-то мы ощущаем волнение… мы приближаемся к Альберто Герчуноффу, осознавая, что, очутившись в Европе, он добирается до Дюссельдорфа, чтобы приблизиться к Генриху Гейне. Нам дороги произведенья писателя, но облик его все еще чужд. Сюртук его слишком прост, вкусы книжны, очки старомодны, а политические взгляды негибки. Когда он умирает, какой-нибудь из его закадычных друзей не возвещает о том, каким ужасным на самом деле он был. А ведь нам бы хотелось, чтобы он, звякая шпорами, въезжал на лошади в читальный зал с заточенной пикой! Но иногда выплывают детали, которые оживляют его: когда Герчунофф является на званый обед, распорядитель спрашивает у него, как представить его важным гостям и в ответ получает: Judeo![40]

Существует пропасть, траншея, пространство между нами и жизнью, которые мы ежедневно должны заполнять, плести из ниточек понимания сеть, единящую и примиряющую нас с неузнанным и разрозненным миром. Какие-то петли внакид могут оказаться натяжкой — но кто запрещает мечтать? Ведь мне же хочется верить, что мои предки, которые поселились в Аргентине в конце позапрошлого века, а затем переманили туда из Италии почти всю семью, повстречались с кочующим по Южной Америке, описанным в самом начале статьи баснословным гангстерским трио! А вот еще допущение (или доступ в мечты): в 1922-м году выходит посвященная Дон-Кихоту книжка Герчуноффа «Волшебная миска» (La jofaina maravillosa, agenda cervantina). Она переиздается в 1923, 1927 и 1938-м, а в 1939-м Борхес пишет свой знаменитый полюбившийся постмодернистам рассказ «Пьер Менар, автор Дон-Кихота». Может быть, идея этого текста зародилась у Борхеса в то время, когда он читал Герчуноффа?

Альберто и Хорхе действительно кажутся братьями, только Герчунофф старше Борхеса на пятнадцать лет. Их разноперая ученость и разброс интересов похожи. Оба зачитывались Джойсом, Честертоном, Киплингом и Уэллсом; оба занимались журналистикой, владели английским и читали лекции в США. Написав около трехсот некрологов, Герчунофф собирался составить из них антологию. В виде своеобразного некролога написан рассказ Борхеса «Пьер Менар, автор Дон-Кихота».

Тут уместно вспомнить еще один рассказ Великого Аргентинца из коллекции «Всеобщая история низости», порекомендованной мне небезызвестным пражским литератором Кириллом К… Этот рассказ повествует о похитителе рабов Лазарусе Мореле, свирепом, жестоком убийце, который обещал неграм свободу, а вместо этого их истреблял. История не всегда справедлива, и хладнокровный бандит не сгинул в водах реки, на берегах которой свершал преступленья, а безмятежно скончался в больнице:

Морель во главе взбунтовавшихся негров, которые мечтают его повесить, Морель, повешенный отрядами негров, которыми он мечтал командовать, — с прискорбием признаюсь, что история Миссисипи не воспользовалась этими великолепными возможностями вопреки поэтической справедливости (или поэтической симметрии), также и река, у которой свершились его преступления, не стала его могилой (перевод Е. Лысенко).

В случае городка, в котором родился Альберто, все было тоже не вполне симметрично. Не только место преступления не стало могилой убийцы, но и, с точностью до наоборот, сам городок, переживший множество кровавых расправ и погромов, был назван именем палача[41].

12 апреля 2003

Найденный текст.

Под снимком подпись:

Обнаженные женщины еврейского происхождения, некоторые с грудными детьми на руках, стоят в очереди в ожидании казни.

Матери после родов еще не скинули вес. Кто-то поддерживает удобно ложащийся в пятерню младенческий теплый, почти безволосый затылок (новорожденные начинают держать головку где-то к третьему-четвертому месяцу, до этого мышцы шеи слабы), а кто-то, с прижавшимися к ним детьми постарше, просто стоит.

Выстроившиеся паровозиком женщины, прикрывающие обвислую грудь.

Стоят шеренгой, плотно одна за другой, полные (чтобы молоко вырабатывалось, надо питаться), кожа висит.

На траве белые пятна одежды.

Назовем этот найденный в Интернете исторический снимок ясно и сухо: «обнаженные женщины ждут».