В начале 1970-х воображение миллионов зрителей в Советском Союзе поразил документальный фильм Романа Кармена «Пылающий континент». Это было время мощного подъема революционного движения в Латинской Америке. Но главное, образы латиноамериканских героев так явно контрастировали с обликом советской номенклатуры. А их борьба — с застойной жизнью Советского Союза времен Леонида Брежнева.

Прошло два десятилетия, и Латинская Америка вновь вошла в моду среди российской интеллигенции, на этот раз в качестве примера либеральных реформ. Революционные движения были разгромлены, герои истреблены, а образы классовой борьбы сменились повестями о «преуспевающем среднем классе», открывающем для себя преимущества западного потребления.

Но прошло совсем немного времени, и континент снова запылал. Латинская Америка восстала против неолиберализма.

Сапатисты

Один из очевидцев заметил, что восстание сапатистов в Чьяпасе «покончило с „концом истории“».[414]Повстанцы начали широкомасштабную вооруженную борьбу 1 января 1994 года, заняв город Сан-Кристобаль. В этот самый день представители мирового истеблишмента съехались в столицу Мексики, чтобы отметить вступление в силу соглашения о Североамериканской зоне свободной торговле (NAFTA). Но внимание прессы оказалось приковано не к их сборищу, а к глухому провинциальному штату Чьяпас.

Восставшие назвали себя Сапатистской армией национального освобождения (EZLN) в честь героя мексиканской революции генерала Салаты (а возможно, и в память «Армии Национального Освобождения», которой назвал свой отряд Че в Боливии). Правительство ответило массированными военными операциями, бомбардировками с воздуха и пропагандистской войной. Но повстанцы все равно добились успеха — не военного, а прежде всего политического.

На освобожденных территориях повстанцы построили амфитеатры, некое подобие греческой агоры, названные aguascaientes в честь места, где происходило собрание народных представителей во время мексиканской революции 1914 года. Европейская и индейская традиции, история и современность встретились в Чьяпасе.

Власти бросили на подавление восстания войска, разрушили некоторые aguascalientes, но не все. Население подвергалось репрессиям, повстанцы скрывались в горах. На весь мир стала известна база La Realidad в Лакандонской сельве. Рядом с этой деревушкой располагались «Генеральные казармы» повстанцев, здесь они обычно принимали посетителей.

Карательные меры правительства вызвали такое возмущение в Мексике и за ее пределами, что президент Эрнесто Седильо был вынужден прекратить боевые действия и начать с сапатистами переговоры, несмотря на очевидное стремление уничтожить их.

Идеология сапатистов — декларированный отказ от «авангардизма»: «Наша форма борьбы — не единственная; для многих она, быть может, даже неприемлемая. Другие формы борьбы существуют и заслуживают уважения. Наша организация не только не считает себя единственной революционной силой, но даже не претендует на роль самой передовой силы. Есть другие честные, прогрессивные и независимые организации. Сапатистская армия национального освобождения никогда не претендовала на исключительную роль. Но это единственная организация, которая возможна для нас. Мы поддерживаем все формы борьбы, которые могут привести нас к свободе демократии и справедливости».[415]Позднее, уже в столице страны, выступая на одной из центральных площадей перед многотысячной толпой, субкоманданте Маркос, идеолог движения, выразился еще более поэтично. Обращаясь к Мексике, он говорил, что сапатисты «пришли не для того, чтобы говорить, что тебе делать, не для того, чтобы вести тебя куда-либо за собой, мы пришли, чтобы скромно и с уважением попросить тебя о помощи».[416]Свою борьбу сапатисты рассматривали как часть широкого движения, разворачивающегося не только далеко за пределами Чьяпаса, по всей Мексике, но и в масштабах всего мира.

Отсюда вытекала и необходимость комплексной, многоуровневой и многоплановой стратегии. «Мы считаем, что революционные преобразования в Мексике зависят не только от вооруженной борьбы и не только от мирных выступлений. Они станут результатом действий, осуществляемых на разных фронтах и разными средствами. Речь идет о разных социальных формах организации, о разной степени участия, риска и самопожертвования. И результатом всего этого будет не победа какой-то партии, организации или альянса партий, предлагающих конкретные социальные программы, а создание нового демократического пространства, где будут совмещены различные социальные инициативы и политические требования».[417]

Субкоманданте Маркос подчеркивал, вполне в духе Розы Люксембург, преимущества спонтанности. Когда-то он вместе с несколькими другими молодыми революционерами направился на юг Мексики, чтобы — в соответствии с идеями Че — создать там партизанский очаг. Однако жизнь в Чьяпасе среди индейцев многому научила революционных интеллектуалов: «Приучаешься к спонтанности, когда живешь здесь на грани войны, хотя обнаруживается, что совсем без планирования тоже не обойтись».[418]Революционное «слово» становится не прологом «дела», а его частью, рефлексией революционного действия. Именно эта новая форма политической речи поразила и привлекла людей с самым разным уровнем образования, политическим и жизненным опытом. Она оказалась эффективна против изощренных форм современной государственной и коммерческой пропаганды, телевизионной лжи, рекламы и постмодернистских дискурсов.

На весь мир было объявлено, что социализм мертв, пишет Маркос. «Но далеко не все прислушиваются к голосу отчаяния и слабости. Не каждый бросился в объятия безнадежности. Большинство продолжает борьбу, люди не могут согласиться с логикой победителей, ибо видят нищету и горе побежденных. Они слышат другой голос, идущий не „сверху“, а „снизу“, из глубины сознания индейского народа в горах, голос, зовущий бороться за справедливость и свободу, голос, продолжающий говорить про социализм, про надежду… единственную надежду на этой земле».[419]

«Восстание против глобализации»

Восстание сапатистов оказалось «первым вооруженным выступлением против неолиберализма», первым «восстанием против глобализации».[420]Уже потому оно сразу получило огромный резонанс по всему миру. Летом 1996 года сапатисты провели в «Первую межконтинентальную встречу в защиту человечества и против неолиберализма». Журналисты оценили это как «одну из самых странных международных конференций в истории». Меньше всего Маркос и его сторонники стремились создать какой-то новый Интернационал. Они больше слушали и наблюдали. Публика была крайне разношерстной — от революционных активистов до кинозвезд и интеллектуалов, давно забывших про убеждения молодости. Тем не менее представители сапатистов видели в этом первый шаг для того, чтобы создать «сеть, координирующую различные формы борьбы и сопротивления».[421]В любом случае им удалось привлечь к себе внимание мира. Это не только защищало их от репрессий. Сапатизм стал политической модой, у него появились последователи в Европе. А главное, события в Чьяпасе дали толчок для антисистемных выступлений в самых разных точках планеты. Люди, которые раньше были недовольны поодиночке, чувствовавшие себя изолированными аутсайдерами, внезапно обнаружили, что составляют массу, могут — если будут бороться — стать реальной политической силой.