– Николай Кровавый? – сказал Японец. – Или Николай Палкин? Выражайтесь точнее!

Академик опять покраснел.

– Товарищи, – начал он, – я – старый человек. Я не…

– Да, да! – закричал Японец. – Вы старый человек, Эдуард Константинович, а мы новые. Как видно, старые птицы не могут петь новых песен. Что ж делать! Адью! Нам придется расстаться.

– Что?! – попробовал возмутиться Академик. – Как вы сказали? Повторите!

Но «академический» тон ему не помог. Когда мы решали «вон» – это было свято.

Академика сняли с работы административным путем по ходатайству нашего класса.

Мы проводили его – честное слово – с сожалением. Нам не хотелось расставаться с хорошим преподавателем. Ведь мы опять оставались без русского языка.

Графолог

Этот маленький человек пришел на урок в пальто, как будто предчувствовал, что является ненадолго.

Снял у дверей галоши и мило улыбнулся.

– Здравствуйте!

– Здравствуйте, – довольно приветливо ответили мы.

Он взобрался на кафедру, ласково и внимательно оглядел сквозь очки класс и тихо сказал:

– Вы знаете, кто я?

– Догадываемся, – ответили мы.

В нашем классе давно уже не было преподавателей анатомии, биологии и русского языка, и вот мы наперебой стали высказывать свои предположения:

– Анатомик!

– Биолог!

– Русский!

– Я – графолог, – сказал человек.

Этого мы не ожидали.

– Это что же такое – «графолог»? – спросил Воробей.

– А вот что, – сказал человек, – я по почерку, по начертанию букв и прочих графических знаков определяю характер человека и его склонности.

– Здорово! – закричал Мамочка.

– А шпаги глотать вы умеете? – спросил Японец.

– Нет, не умею, – ответил человек. – Я – графолог. По почерку я узнаю людей злых и мягких. Я угадываю тех, кто склонен к путешествиям, и тех, кто не любит излишних движений и пертурбаций.

Мы радостно ржали.

– Фокусник! – заливался Янкель. – Ей-богу, фокусник!

– Хиромант! Гадалка! – визжал Японец.

Человек, все так же улыбаясь, порылся в карманах пальто и вытащил оттуда какой-то конверт.

Мы замерли.

– Вот, – сказал он, вытряхивая из конверта на кафедру кучу квадратных билетиков. – Я дам каждому из вас по такому билетику и попрошу написать какую-нибудь фразу. Кто что пожелает. Содержание и смысл не имеют значения.

– Послушайте, – сказал Японец. – Зачем все это?

– Ага, – улыбнулся графолог, – вы любознательны, молодой человек, это похвально. Прежде чем приступить к воспитательской работе, я должен изучить аудиторию. Моя наука, графология, помогает мне в этом. Возьмите билетики, мальчики.

Мы кинулись на приступ кафедры и расхватали билетики нашарап. После этого быстро, как никогда, мы расселись по своим партам.

– Пишите, – сказал графолог.

– Что хочешь писать? – закричал Купец.

– Что угодно, – ответил графолог.

И мы постарались. В самом деле, что можно было ожидать от дефективных шкетов? Что, помуслив карандаши и поскоблив затылки, они напишут нежным, изящным почерком:

«Луна сияла в небесах»?

Или:

«Я люблю мою маму»?

Записки, поданные графологу, были сплошь непристойные. Вычурные ругательства не помещались на маленьких квадратиках. Специалисты по ругани делали переносы и дописывали слишком сложные предложения на оборотной стороне бумаги.

– Прекрасно, прекрасно, – сказал графолог, собирая записки в груду. Вы слишком прилежны. Всё? – спросил он.

– Всё, – ответили мы.

Поправив очки, он начал читать. Уже на четвертой записке он так покраснел, что мы испугались. Так умеют краснеть только девочки и некоторые мальчики, которых часто дразнят и бьют. Взрослых людей мы не видели этаких.

Проглядев еще две-три записки, графолог поднял глаза.

Мы испугались.

– Ну вот, – сказал он. – Все это нужно, пожалуй, показать вашему директору. Он, мне думается, лучше сумеет определить ваши характеры и ваше поведение. Но вы не ошиблись, – вдруг улыбнулся он. – Я – фокусник.

– Видите эту груду бумажек? – сказал он. – Она есть!

Загадочно улыбаясь, он снова полез в карман и вытащил оттуда что-то.

Всё больше и больше пугаясь, мы вытянули шеи, приподнялись над партами. Вытащи он из кармана змею или живого зайца, мы бы не испугались больше. Мы чувствовали себя как в цирке, где все невозможное возможно.

Но он вынул – спички.

Размашисто чиркнув, он подпалил бумагу.

Пламя скользнуло по белому вороху, потекло к потолку и проглотило наш страх.

– Теперь ее нет, – раздался голос графолога.

– Ур-ра-а-а! – закричали мы. – Ура! Ура!

Голубоватый дым рассеялся над кафедрой.

Человек у дверей надевал галоши.

– До свиданья, – сказал он и скрылся.

Мисс Кис-Кис

По-видимому, эту барышню долго и основательно пугали. Добрые люди наговорили ей ужасов про дефективных детей. Перед этим она прочла не одну и не две книжки про беспризорников, которые сплошь убийцы и поджигатели, которые разъезжают по белому свету в собачьих ящиках, ночуют в каких-то котлах и разговаривают между собой исключительно на жаргоне.

Барышня подготовилась.

Пока Викниксор знакомил нас с нею вечером после ужина, мы насмешливо разглядывали это хрупкое, почти неживое существо. Когда же Викниксор вышел, со всех сторон посыпались замечания:

– Ну и кукла!

– Скелет!

– Херувимчик!

– Мисс Кис-Кис…

Барышня покраснела, потупилась, закомкала платочек и вдруг закричала:

– Ну, вы, шпана, не шебуршите!

От неожиданности мы смолкли.

Барышня сдвинула брови, подняла кулачок и сказала:

– Вы у меня побузите только. Я вам… Гопа канавская!..

– Что? – закричал Японец. – Как? Что такое?

Он вытаращил глаза, схватился за голову и закатился мелким, пронзительным смехом. Японец дал тон. За ним покатился в безудержном хохоте весь класс. Стены задрожали от этого смеха.

Барышня громко сказала:

– Вы так и знайте, меня на глот не возьмете. Я тоже фартовая.

Она усмехнулась, харкнула и сплюнула на пол. Молодецки пошатываясь, она зашагала по классу.