— Нет.

— Ты использовал меня, и именно из-за этого погибла мама, погибли все в деревне в ту ночь, и можно считать, что погиб и я, потому что последующие тридцать лет я как бы и не жил.

— Нет. Ты обладал силой.

— Я был твоим сыном. Ты должен был быть мне отцом, должен был меня защищать, заботиться обо мне. Но ты лишь использовал меня. Использовал для ненависти, для целей своей политики.

— Господь дал тебе дар, наделил силой.

— Да, наделил.

— Он послал тебя твоему народу.

— Это ты послал меня народу.

— Потому что через тебя народ должен был сбросить многовековой гнет, оковы нищеты. Ты был предназначен к тому, чтобы вырвать мексиканцев из тисков бедности, уничтожить их горести, их страдания.

— А вместо этого я лишь умножил эти горести и страдания.

Голос Ибарона стал тверже:

— Как смеешь ты говорить мне такие вещи? Я потратил тридцать лет, готовя этот день, за то, что они сделали с твоей матерью и жителями деревни. Я поклялся отомстить за их гибель и за твою гибель тоже. Я не знал ни минуты покоя. И вот настал час. Отвези меня в Белый дом, и я докажу тебе мою преданность ей и всем погибшим в тот день. Отвези меня в Белый дом, чтобы все было окончено.

— Все окончено. Не так, как ты воображал, но так, как должно. Больше никто не станет гибнуть из-за меня, отец. Сегодня я сделаю то, что ни ты, ни Роберт Пик, ни Паркер Медсен и никто, в это впутанный, не могут и не хотят сделать. Сегодня я покончу с убийством. Оно началось из-за меня. Из-за меня и прекратится.

Слоун вытащил из кармана ключи от лимузина.

— Что ты делаешь?

Слоун отвел руку назад, потом резким рывком выбросил ее вперед.

Ибарон в ужасе пригнулся:

— Нет!

Ключи описали в воздухе дугу и, на секунду застыв на фоне голубизны, как бы паря в восходящем воздушном потоке, сверкнули на солнце, прежде чем упасть и исчезнуть в густых зарослях на склоне. Ибарон стоял не шелохнувшись, словно вся его жизнь пронеслась сейчас перед его глазами.

— Прости, отец, — сказал Слоун. — Мне жаль, что все у нас с тобой так получилось.

Старик встрепенулся, зашевелился, как зверь, стряхивающий с себя спячку, спина его распрямилась, он словно вырос. Мускулы рук и ног, еще недавно искалеченные болезнью, словно вздулись, налившись силой. Он упер кончик трости в грудь Слоуна таким мощным движением, что тот на шаг отступил.

— Нет. Это ты ошибаешься. Все будет так, как я воображал. Ты не мой сын. Я отказываюсь этому верить.

Слоун понял — почему, он и сам точно не знал, но в эту секунду он понял, что трость — это орудие смерти, предназначенное провести Ибарона сквозь посты охраны и убить Роберта Пика. Но страха он не почувствовал. Умирать ему не хотелось: впервые в жизни перед ним открылась перспектива будущего, включавшего Тину и Джейка, открылось нечто, ради чего стоило жить, появились люди, придавшие его жизни смысл. Но все это было недостижимо, пока не окончится эта глава его жизни, и если окончить ее значило умереть во имя того, чтобы поступить как должно, как это решил для себя делать Джо Браник, получается, что так тому и быть. Слоуну необходимо было знать, что он не такой, как Роберт Пик и Паркер Медсен, не из тех, кто выполняет свою работу, не заботясь о последствиях. Ему необходимо было доказать, что он не уподобился своему отцу, преисполненному одной только жаждой мести, ожесточенному на весь мир, пожираемому ненавистью. Он взошел сюда, на эту возвышенность, не для того чтобы спасти Роберта Пика. Он здесь, чтобы разобраться с собой, найти себя. Потому что в результате он понял, что должен не просто узнать свою родословную, но должен понять, что он за человек.

— Ты не можешь убить меня, отец. Тот мальчик уже умер.

Кончик трости задрожал, все сильнее колотясь о грудь Слоуна, будто по телу старика пробегал электрический разряд, он нарастал, пока сильный толчок не отбросил старика назад, заставив потерять равновесие. Тело, больше не крепившееся ненавистью и решимостью, сломалось — он поник там, где стоял, — немощный старик, чей огонь погас.

Слоун не мог не задаваться вопросом, что взял он от этого человека. Ему хотелось знать, что сформировало его как личность, но в то же время он понимал, что с тех пор прошла целая жизнь и что этого не изменишь. Жизнь его и личность не должны определять другие, он сам должен делать себя и свою жизнь своими действиями и поступками. И будущее зависит от него самого.

Он коснулся стариковского плеча, проходя мимо, оставляя Ибарона одного на возвышенности, с глазами, устремленными вверх, в небо, что-то невнятно бормочущего. А когда, миновав машину, он пошел пешком по грунту и щебню дороги, поднялся легкий ветерок, и ветерок этот как будто гнал его прочь, ветерок шевелил листву на деревьях, стоявших подобно часовым вдоль дороги, шедшей по гари, — почетный караул, немые свидетели истории. За его спиной раздавался приглушенный шум — то текла река, — и, как шум прибоя, доносившийся до него сквозь балконную дверь, звуки эти напоминали о быстротечности времени. Он все шел и шел, не оборачиваясь, не замедляя шага, даже когда раздался выстрел, четвертый за эту неделю с лишним, и эхо его разнеслось по ущелью к местам неведомым и запредельным.

Сиэтл, Вашингтон

Слоун открыл свою черную папку, вытащил конверт, который он сунул в передний кармашек, торопясь из дома в суд, и вынул фотографию: Чарльз Дженкинс сидел на корточках, вдали высилась гора Рейньер. Возле Дженкинса, обвив руками его шею и положив голову ему на плечо, стояла Алекс Харт. В ногах у них прилег в позе полного изнеможения, с языком на сторону Сэм, пес Джо Браника.

Узнав о потере, которая постигла Дженкинса, Слоун попросил Эйлин Блер подарить ему эту собаку. Она с радостью согласилась. Для себя Слоун не попросил ничего, но двумя неделями позже заказной почтой ему пришла посылка — вырезанная из картона фигура Ларри Берда, игрока, столь любимого братом Эйлин. Теперь эта фигура стояла у него возле входной двери, встречая и провожая гостей. Тина не возражала.

Многоквартирный дом Слоун продал, чувствуя, что это будет как бы достойными похоронами Мельды. Но он очень тосковал по ней и понимал, что так будет всегда.

В дни, последовавшие за саммитом, Эйлин Блер не раз обсуждала со Слоуном свои личные встречи с Робертом Пиком. В конце концов семейство Браника решило спустить на тормозах расследование обстоятельств его гибели, удовлетворившись своим знанием того, что это не было самоубийством. Эйлин сказала Слоуну, что, несмотря на всю свою ярость и желание добиться наказания для Пика, она тоже понимала, что, любя свою страну, ее брат не желал бы общенационального скандала, который раздирал бы страну на части.

США отправили тело Мигеля Ибарона в Мексику. Официально было заявлено, что причиной смерти видного государственного деятеля стали осложнения в связи с его онкологическим заболеванием, но до последних минут он честно и преданно служил своей родине. Говорили, что он удостоился пышных похорон, как и подобает такому деятелю.