Иначе его сыну будет нечего наследовать.

Суп был густо заправлен мидиями, тунцом, крабами, грибами луком. Нифона остановилась, не донеся очередную ложку до рта.

— Кажется, сегодня мне лучше не есть, — задумчиво проговорила она.

Маниакис внимательно посмотрел на жену. Она сидела, чуть отстранясь от стола, — сильно раздувшееся чрево не позволяло ей придвинуться ближе.

— Правильно ли я угадал, что ты имеешь в виду? — спросил он, стараясь сохранить спокойствие в голосе.

Нифона медлила с ответом; он даже подумал, что она не расслышала его слов. Но вот она кивнула с решимостью, с какой капитан приказывает своим воинам атаковать неприятеля:

— Да, та самая боль. Если уже приходилось рожать, ее ни с чем не спутаешь. Дитя появится на свет сегодня ночью; может быть, завтра.

— Что ж, все давно подготовлено, — ответил Маниакис. — Все пройдет как должно, да не оставит нас своими милостями Фос. — Он быстро очертил у сердца магический знак солнца, одновременно вознеся короткую беззвучную молитву благому и премудрому.

Затем, возвысив голос, он позвал Камеаса. Когда постельничий пошел в столовую, Маниакис сказал ему всего одно слово:

— Пора!

Глаза Камеаса испуганно расширились. Он быстро очертил у сердца магический знак, в точности так же, как незадолго до того сделал Маниакис.

— Я немедленно пошлю за госпожой Зоиль, — сказал он. — А также подготовлю все остальное.

«Все остальное» не имело прямого отношения к Красной комнате, которая была полностью подготовлена уже несколько месяцев назад. Камеас имел в виду, что вызовет в резиденцию лучшего мага-врачевателя из Чародейской коллегии, а также лучшего во всем Видессе хирурга. Постельничий не захотел высказаться прямо, чтобы лишний раз не напоминать Нифоне о том, чем она рискует. Маниакис был благодарен Камеасу за такт.

Постельничий поклонился и поспешил прочь. Маниакис поднялся, обошел вокруг стола, обнял жену за плечи.

— Все пройдет как должно, — повторил он, будто это заклинание могло само по себе обеспечить благополучный исход.

— Так и будет, — ответила Нифона. — Почему… — Она замолчала, пережидая очередной приступ боли. — Почему, собственно, должно быть иначе?

— Все пройдет как должно, — тупо повторил Маниакис. — Завтра в это же время у нас появится чудесный сын. — Он немного замялся, прежде чем спросить:

— Тебя очень мучают боли?

— Нет. Пока нет, — ответила Нифона. — Но я отлично помню, что меня ждет. — Она пожала плечами:

— Я прошла через это один раз. Пройду и второй.

* * *

Маниакис весь извелся в ожидании Зоиль. Войдя в столовую, повитуха и не подумала сотворить проскинезис. Еще бы, ведь сейчас она правила целой империей, в которой ее верной подданной была Нифона. Зоиль решительно подошла к императрице, заглянула ей в глаза, пощупала пульс и утвердительно кивнула.

— Ну и как ты ее находишь? — нерешительно поинтересовался Маниакис.

— Беременной, — отрезала повитуха, и Автократор прикусил язык. Зоиль тем временем снова перенесла все свое внимание на Нифону. — Ты можешь передвигаться самостоятельно, императрица? — участливо спросила она.

— Конечно, — возмущенно ответила Нифона и, чтобы доказать свою правоту, с трудом поднялась из-за стола.

— Прекрасно, — просияла Зоиль. — В таком случае почему бы тебе не проследовать в Красную комнату и не устроиться там настолько удобно, насколько это возможно? Я вскоре присоединюсь к тебе, хотя спешить некуда; как ты помнишь, первая часть родов — довольно скучное, нудное дело.

— Но я помню и о второй части, — ответила Нифона, впервые за всю свою беременность обнаружив мучившие ее опасения. Затем, повернувшись к мужу, она добавила:

— На сей раз я обязательно дарую тебе сына!

— Лишь бы все обошлось благополучно для тебя, — сказал Маниакис. — Этого будет достаточно.

С таким же успехом он мог и промолчать. Высоко подняв голову, его жена с достоинством проковыляла к двери, ведущей в зал, через который можно было кратчайшим путем попасть в Красную комнату, где издавна появлялись на свет законные наследники императоров, священную комнату, предназначавшуюся для продолжения династии.

Зоиль выглянула за дверь вслед Нифоне, чтобы убедиться, насколько уверенно та передвигается. По-видимому, все было в порядке, поскольку проводив императрицу взглядом, повитуха повернулась к Маниакису:

— Как я уже сказала, я нахожу твою жену беременной, величайший. Хотя, видит Фос, я бы предпочла, чтобы дела обстояли иначе!

Маниакис без труда понял искорку, мелькнувшую в черных глазах повитухи. «Мужчины, что с них взять», — говорила эта искорка.

— Ну почему все думают, что в этом виноват только я? — неожиданно для себя самого проговорил он несчастным голосом.

— Никак ты хочешь сообщить мне, что совсем не величайший является отцом будущего наследника? — сладким голосом осведомилась повитуха.

Маниакису осталось лишь воздеть руки к небу, дабы убедить Зоиль, что он вовсе не такой кровожадный дикий зверь, каким может показаться. Впрочем, если повитухе угодно так думать, с этим все равно ничего не поделаешь.

— Сделай для нее все, что в твоих силах, — попросил он.

— Я всегда выкладываюсь до последнего, величайший, — со спокойным достоинством ответила Зоиль, поджав губы так, что почти исчезла линия рта. — А если на сей раз меня постигнет неудача, тогда… Ну что ж, тогда, — да благословит Фос мастерство мага-врачевателя и хирурга. Вы уже послали за ними, величайший?

— Послал, — вздохнул Маниакис. — Просто мне не хотелось, чтобы они появились в резиденции, пока ты не проследуешь вслед за Нифоной в Красную комнату и не затворишь за собой дверь.

Зоиль задумалась, взвешивая услышанное.

— Быть может, ты и не безнадежен, — произнесла она наконец и исчезла за дверями прежде, чем Маниакису пришел на ум достойный ответ.

Не прошло и двух минут после ухода повитухи, как Камеас препроводил в столовую двух мужчин.

— Величайший, — сказал он, — позволь представить тебе мага-врачевателя Филета и знаменитого хирурга Осрония.

Оба лекаря распростерлись на полу перед Автократором. Филет был высок и тощ, с изборожденным морщинами лицом, веснушчатым бритым черепом и белой, как свежевыпавший снег, бородой. На его простой голубой рясе не имелось никаких украшений, кроме небольшого золотого кружка на левой стороне груди, символа великого Фоса. Осроний был несколькими годами младше Филета, тоже очень высокий, но более плотный. Его борода только начинала седеть. Он был тоже в простой, но черной рясе. Маниакис пригляделся к этому мрачному одеянию, пытаясь понять, нет ли на нем старых пятен крови. Может, и были. Трудно сказать. Осроний принес с собой небольшую кожаную суму, тоже черную. Маниакис старался не думать о лежавших в этой суме острых ножах.