Их падение не было безмолвным, как падение Никероса: какую-то секунду болты еще держали корзину, затем послышался скрип, вопли находившихся в ней мужчин, смерть их была быстрой — всего лишь время падения из корзины с провалившимся полом, так много недорассказанных анекдотов, предназначенных, чтобы скоротать спуск. — Дама знал, что с его стороны это еще акт милосердия. Сами погибшие вряд ли считали так, но им не с чем было сравнивать. Дама вздохнул, поднимаясь из глубин памяти.

— Вот так, — сказал он.

— А потом… — Возможно, Уне хотелось, чтобы рассказ миновал убийство, и она могла потянуть время и не сразу решить, как отреагировать на него. — Как они узнали, что это ты, кто им сказал?

Лицо Дамы было неподвижным, застывшим. Теперь же он моргнул с кротким, невинным удивлением, отчего стал похож на десятилетнего мальчика:

— Да я и сказал.

Уна уставилась на него, не в силах вымолвить ни слова. Она с трудом могла разобраться в собственных чувствах.

— И ты знал, что случится потом? — наконец прошептала она.

— Да. Конечно, я не думал об этом, когда убивал, я думал только о том, что делаю. Но пришлось. Подрядчики сказали, что сделают это с каждым десятым, если только… — Он покачал головой, словно кого-то прощая. — Так или иначе самого события я не помню. Просто очнулся однажды в маленьком домике где-то в Неаполе.

— Неправда, — сказала Уна, не читая его мысли привычными способами, а скорее с несвойственной ей интуитивной уверенностью. — Помнишь.

Дама почувствовал шок — будто мягко толкнулась в сердце кровь.

— Как ты узнала? — беспомощно, судорожно глотнув воздух, спросил он. — Ты говорила, что не можешь читать мои мысли.

— Иногда, — нерешительно сказала Уна, — кажется, что ты кое-что знаешь обо мне. И Лал тоже, — добавила она мгновение спустя.

Дама отрицательно покачал головой — было нечто более важное, чем то, как она узнала. Уна сидела справа от него, поэтому ему пришлось накрыть ее руки своей больной рукой, все еще дрожавшей от затихающей боли.

— Ты не можешь сказать Делиру. И любому другому, иначе это все равно до него дойдет.

— Хорошо, не скажу, даю слово.

— Этого никто не знает, — сказал Дама, чуть расслабившись.

Но они по-прежнему не могли отвести глаз друг от друга.

Вскоре, завершая разговор, Дама сказал:

— Это правда, какой-то период я не могу вспомнить, но это было позже, — из-за лекарств и потому что мне было плохо. Вот почему было так просто сказать, что я все забыл.

Еще через несколько минут они снова тронулись с места, часто останавливаясь, и временами Уна наклонялась поддержать руки Дамы.

После урока Марк перешел через реку, вошел в домик, где стояли мониторы, и предложил сменить за ними Товия.

Полчаса назад Айрис пожала плечами, сказала «Ну, тогда ладно» и смиренно вернулась к изучению различных форм иероглифа ши. Марк боялся, что она не поверила ему, просто решила, что они пошли на компромисс, но стоит лишь надавить, и все сомнения будут устранены.

Однако было трудно сосредоточиться даже на этом. Вернись, умолял он про себя Уну, глядя на расположенные перед ним экраны, стараясь, чтобы световые пятнышки сложились в ее образ. С тобой не может случиться ничего плохого. Вернись же, вернись.

И вот она появилась в целости и сохранности (он еще не успел заметить синяки и мелкие царапины на ее руках и лице), но где же новый раб? Он волновался не зря, что-то случилось, Марк видел это по ее походке, по тому, как она смотрела на Даму.

Кроме Уны и Дамы никого не было, и на секунду Марку показалось, что они держатся за руки, хотя они всего лишь шли, тесно прижимаясь друг к другу. И все же, когда облегчение оттого, что с ней все в порядке, прошло, он почувствовал жгучий безошибочный укол ревности, которая сама по себе уже была ответом на вопрос, невозмутимо вставший перед ним утром, когда она убежала от него.

Вопрос был: «Ты влюблен в Уну?» — хотя, поскольку голос принадлежал ей же, на самом деле он звучал: «Ты влюблен в меня?»

Но хотя он уже знал, он все равно не мог понять, как не замечал этого прежде. В первый раз, когда она отняла руки от лица, и потом, когда она пыталась его поймать, ее прикосновение, ее лицо над ним, скрытое завесой волос, и полные отчаяния взгляды, которыми они обменялись. И позже, на кладбище, когда он то ли подумал, то ли почувствовал — она светится, — и не понял, что это значит, как могло такое случиться?

И она знала! Мгновенная дрожь пробежала по его телу. Вот почему он повсюду искал и не находил ее. Она не могла испытывать ничего подобного к нему, хотя теперь он вспомнил, что иной раз ему и казалось… Внезапно он почувствовал, что ему не следует следить за ней, и он посмотрел на нее, лишь когда она перешла с одного экрана на другой.

В этот момент он услышал долетавший снаружи шум, по ту сторону реки кто-то кричал и звал Делира.

Прошло еще двадцать минут, прежде чем Уна с Дамой достигли домиков, но к тому времени все в колонии уже было вверх дном, Они не сразу поняли, что случилось, а случилось вот что: Айрис сказала матери, что Гней — это Марк Новий Фаустус. От ужаса Пирра впала в исступление. Значит, «спиральки» действительно охотились за ними и не остановятся, пока не найдут их. Теперь это знали все.

Разговор в зале не шел у Вария из головы. Даже отвлекаясь от его сути, состоявшей в том, что Марк умрет и это случится из-за него, некоторые фразы неотвязно преследовали его, и он не мог разорвать странную, жутковатую связь, установившуюся между ними. Варию казалось, что они вообще не могут понять друг друга, ему хотелось, чтобы Габиний был от него как можно дальше, чтобы их разделяло нечто, не поддающееся объяснению. Но Габиний не только раскопал факты, которые не имел права знать, — к примеру, выкидыши его матери, его поведение после смерти Гемеллы, — но и явно сложил из этих фрагментов образ Вария, непозволительно похожий на него. С другой стороны было то же самое. Варий обнаружил, что теперь понимает кое-какие черты характера Габиния, которые вовсе не желал понимать. Так, когда, после того как Габиний закончил с ним, кто-то неожиданно сделал ему инъекцию успокоительного, Варий понимал, что это не просто затем, чтобы смягчить его страдания и использовать в будущем; Габиний действительно видел в этом проявление доброты. И Варий так это и воспринял, он был так благодарен, что кто-то на время отключил его сознание.

И точно так же он не сомневался, что, когда это случится, он снова увидит Габиния лично; Габиний сам скажет ему все.

Вария поселили в симпатичной белой комнатушке где-то на одном из верхних этажей дома. Там было все, что нужно, чтобы занять себя: книги, музыка. Он ни к чему не прикоснулся. Когда лекарства не погружали его в теплое безразличие или сон, он сидел, глядя в окно, которое невозможно было ни открыть, ни разбить, на холодные кедры.