— Шимпанзе нападали на детей?

— Нет, но вели себя агрессивно по отношению к копам…

— А собаки? Вы видели столкновения с собаками?

— Мистер Ковальский! — вступил опять Юханссон. Очевидно, он взял себя в руки и вспомнил, кто является начальником. — Как это ни странно, собаки проявили себя гораздо более… благородно, если можно так выразиться. Когда мы открыли им дверь, большинство вообще не собиралось покидать приют. Они дали нам понять, что не потерпят насилия, но бежать никуда не собирались.

— Вполне естественно, — сказал Юджин. — Они привязаны к человеку, это же домашние животные. Вы хорошо их понимали?

— Не всё так однозначно! — возразил Юханссон. — Не все собаки были совсем уж миролюбивы. У меня до сих пор кровоточит рука, надо вам сказать. И не все поголовно хотели бы найти себе хозяев, как у них там написано на плакатах. Мы так поняли, что ситуация гораздо сложнее. С одной стороны, вы правы, большинство из них никогда не покинет человека. Тем не менее… Бог мой, Юджин, я себя слушаю и поражаюсь, какой бред я несу!

— Никто над вами не смеется! Продолжайте!

— Н-да… Так вот. Их устраивает симбиоз в рамках человеческой цивилизации, но у нас сложилось впечатление, что всё очень быстро может измениться.

— То есть? — быстро переспросила Инна. Ковальский отметил, что девушка всё свободнее воспринимает разговорный американский язык.

— Позвольте мне, — кашлянул полковник. — Миссис Кон, Юджин! Мы подозреваем, что псы просто еще не привыкли к своим новым возможностям. Шимпанзе — это другое дело, даже те, кто родились в лаборатории. Они безалаберные, порой подлые и вульгарны от природы. Я верно повторяю, Юджин? Это ваши собственные слова. Возможно, обезьянам захочется немного полазать по мусорным бачкам, но в результате они всё равно вернутся в лес. Если же у собак процесс роста интеллекта не пойдет вспять, рано или поздно среди них может появиться гений, который попытается диктовать людям условия.

— Это уж чересчур! — не выдержал Роберт.

— Отнюдь. И скорее всего, гений появится в среде обычных дворняг, наиболее искушенных, изворотливых и хитрых. Юджин, знаете какие две самые важные вещи мы вынесли из общения с ними? Во-первых, не прослезитесь только, это любовь к человеку. А во-вторых…

— Ненависть?

— Совершенно верно. Воспоминания о побоях, страх перед палкой, ненависть к алкоголю и даже к конкретным людям, которые их обижали. И поняли мы не сразу. Это не обычная человеческая речь, скорее поток разрозненных образов.

— Так вы сказали, что пострадал сторож приюта?

— Его укусила обезьяна. Она залезла через окно, а сторож, как он нам сказал, с перепугу ударил ее шваброй.

— И где теперь собаки?

— Мы не знаем. Тут не до собак, черт возьми!

— Хорошо, а что я могу сделать?

— Вернитесь на базу, Юджин. Я обещаю, никто не вспомнит о вашем побеге в Берлине. Я признаю свою вину, мы считали что вы заодно с Гарсией, а он не доложил ни об одном из ваших звонков.

— Я искал вас из Берлина целый день!

— Я был в Вашингтоне и ничего не знал. Умберто сообщил только, что вы бежали с оборудованием и собираетесь продать технику русским. Вернитесь, Юджин, пока мы окончательно не озверели и не начали нагишом скакать по веткам. Я соберу всех, кто еще способен соображать. Возможно, вам удастся придумать, как повернуть процесс вспять…

Ковальскому очень не хотелось этого делать, но пришлось, по просьбе Инны, пересказать последние события Пеликану и его гвардейцам. Всех троих Роберт привязал к разным деревьям и постоянно держал на мушке. Филин и Бобер довольно быстро пришли в себя и просили только об одном — дать им возможность осмотреть Лиса. Они осознавали свои лекарские способности и хотели поступить, как Юджин днем раньше, — улечься в обнимку с раненым. Пеликана почему-то совершенно не заботили события в мире и фантастический успех Пендельсона. В который раз Юджин убедился, насколько велика пропасть между ним и представителями русского спецназа. Даже Роберт, с его постоянной творческой отрешенностью, был способен оценить опасность, а эти люди думали совершенно о другом. Их мысли крутились вокруг собственной вины и устаревших представлений о воинском долге.

Ковальский понимал, что в рукопашном бою Пеликан один способен убить их всех голыми руками, и отпускать его нельзя ни в коем случае. Но Инна сказала, что драки не будет. Она пообщалась с Пеликаном отдельно. В этот момент произошла крайне неприятная вещь. Инна узнала правду о состоянии Германа и поведении двух других своих спутников.

— Мы думали, что ты знаешь. Мы не хотели тебе мешать… — Роберт слабо отбивался за двоих.

С Юджином Инна даже говорить на эту тему не стала. Она села напротив мужа, игнорируя пулемет и бойцов у себя за спиной. Села и уставилась Кону в глаза. Юджин посмотрел на нее сбоку и ужаснулся. Ее лицо, еще совсем недавно такое свежее и загорелое, буквально почернело, на лбу пульсировала венка, под глазами появились тени. Да и на корточках сидеть она долго не могла, колени заметно дрожали. Последствия схватки с тремя тренированными мужиками давали себя знать.

— Роби, когда мне понадобится твой совет, я спрошу.

Слова ее давили на Боба холодом, как наступающий ледник. Кон не знал, куда спрятать глаза.

— Он прикрывал тебя от самого Берлина, — Пеликан сплюнул, и с трудом сменил позу, насколько позволяли веревки. — Хорошо ты отплатила за его старания, бэби. Парень нарушил приказ, отказался возвращаться, лишь бы не дать тебе подохнуть в этом сраном болоте. Вы приняли справедливое решение, позволить ему умереть…

— Я не в состоянии следить за всем, что происходит вокруг! Я понятия не имела, что он парализован. Ты в него стрелял, а меня обвиняешь? Я сделала что могла, остановила кровь. — Инна отвечала Пеликану, не оборачиваясь, всё так же не отпуская Роберта взглядом. — О каких стараниях ты говоришь? Я была для вас всего лишь подсадной уткой!

— Инна, мы думали, что ты всё равно не сможешь ему помочь! — Ковальский попытался произнести это как можно мягче. — Ты же видела, мы вчера обнимали Геру целый день, но лучше ему не становилось…

Как раз в эту секунду Лис пришел в себя и шепотом заговорил с Бобром: тот находился к раненому ближе всех. На большее Лиса не хватало, только на слабый шепот. «Он скоро умрет», — почти равнодушно отметил Юджин. И сам удивился немножко собственному равнодушию. Не так давно он готов был собственным телом и собственным здоровьем оттягивать смерть вынужденного товарища, а сейчас ему наплевать. Лицо Германа всё сильнее напоминало посмертную маску. Рот превратился в черную щель, окруженную потрескавшимся гипсом кожи, глаза ввалились, по сальным, свалявшимся волосам ползали муравьи. Каждый вдох давался ему с трудом. «Вероятно, опять открылась рана в легком, — сообразил Ковальский, — ведь мы же прекратили его лечить».

Инна присела на корточки рядом с Бобром. Здоровенный, чернявый, почти наголо выбритый, он был намертво прикручен к морщинистому стволу дерева жгутами из одеял. «Если бы громила освободился, то в два счета свернул бы ей шею», — подумал Юджин. Но Инна, похоже, совершенно не боялась. Роберт чертыхался, отвернувшись в сторону. Юджин знал, о чем думает Кон. «Всем было бы легче, если бы Гера умер раньше». Но Лис упорно не желал умирать.