Фрик мог только пообещать использовать все свое влияние в СД. В результате на следующий день Клеппера удостоил аудиенции шеф еврейского отдела Адольф Эйхманн. Предупредив о необходимости держать язык за зубами, Эйхманн сказал следующее: «Я не говорю окончательно “да”. Но думаю, что получится». Когда же Клеппер снова завел речь о жене, Эйхманн ответил категорически: «Совместную эмиграцию не разрешат». Клеппера пригласили прийти вновь завтра во второй половине дня для окончательного ответа по делу Ренаты. На этой встрече с Эйхманном 10 декабря Клеппер узнал, что визу Ренате завернули. Йохен, Иоганна и Рената решились найти собственный выход: «Сегодня вечером мы уйдем навсегда». Они поставили на кухне картину с изображением воздевающего руку в благословении Христа, закрыли дверь, открутили конфорки плиты, легли на пол так, чтобы видеть картину и друг друга, и стали ждать, когда снотворное и газ сделают свое дело[541].

Режим отказался от принудительного расторжения браков между евреями и христианами, что в итоге сохранило жить Виктору Клемпереру. Однако признаки грядущих мер давали о себе знать. В марте 1943 г. в Берлине задержали 1800 мужчин еврейской национальности, женатых на «арийках». На протяжении следующей недели женщины толпились около здания на Розенштрассе, где те содержались, и скандировали: «Верните нам мужей!» – до тех пор, пока гестапо их не выпустило[542].

В Берлине некоторые попрятались – менее 10 % из 70 000 евреев, остававшихся в столице к началу депортаций. Уцелевшие после большой волны «переселения» рассчитывали выкрутиться за счет привилегий и прав на льготы. Надежда рухнула 27 февраля 1943 г., когда задержали 8000 евреев, работавших на оборонных предприятиях города. Оставалось только попробовать залечь на дно. Ирма Зимон, предупрежденная за день до начала «заводской акции», не пошла на Siemens, а осталась дома с мужем и 19-тилетним сыном Фрицем. Муж Ирмы, ветеринар, заготовил склянки с синильной кислотой, чтобы покончить с собой. Ирма вышла на улицу с чемоданом и зашагала по Лертерштрассе в надежде на спасение. Невероятно, но она нашла его благодаря симпатизировавшим коммунистам братьям Коссманн, сапожнику и кузнецу средних лет. Они спрятали трех евреев. Паре пришлось разделиться – муж обрел убежище у сапожника, а сама Ирма с Фрицем – у кузнеца. Поскольку Фриц по возрасту подлежал призыву в армию, он поначалу прикинулся не годным к службе. Когда маскировка себя изжила, парень «вернулся в свою часть» – затаился в темном и холодном сарае Коссманна, где тот кормил его и выносил фекалии и мочу, не привлекая ничьего внимания. Фриц провел там два года. Ирма носила черную вдовью вуаль, а в качестве информационного прикрытия использовала историю о романтических отношениях с Августом Коссманном – сказку, которая на протяжении 1943 г. сделалась былью. Как ни удивительно, но братья Коссманн умудрились успешно прятать семейство Зимонов до окончания войны, делясь скудными пайками, а Августу приходилось подрабатывать у местных крестьян, чтобы иметь возможность с помощью продуктовых подношений усыплять подозрительность смотрящего по дому[543].

1400 сумевших спрятаться берлинских евреев постоянно нуждались в помощи. Часто им содействовали те, кто уже обращался к услугам тайной сети и поднаторел в искусстве ускользания от всевидящего ока гестапо. Выросший в Берлине сын австрийцев – отца-еврея и принявшей иудаизм матери, – Герхард Бек в первый раз избежал высылки благодаря протестам на Розенштрассе. Очутившись на свободе, Герхард помог прятаться другим через подпольщиков-сионистов и благодаря своеобразной организации, сколоченной его «арийскими» друзьями из числа лиц нетрадиционной ориентации. Стремясь избежать социальной дискриминации, гомофобии и полицейского преследования, гомосексуалы, подпадавшие под 175-ю статью германского уголовного кодекса, поднаторели в искусстве сокрытия сексуальной жизни от властей. Первой провалилась еврейская сеть Герхарда, выданная в начале 1945 г. гестапо стукачом-евреем[544].

Марианна Штраус в Эссене ушла в бега, когда в октябре 1943 г. выслали остальных членов семьи. Спасенной усилиями небольшого круга социалистов из сообщества Бунд, ей приходилось перемещаться с квартиры на квартиру, мотаясь по всей Германии сначала между Брауншвейгом и Гёттингеном, а потом между Вупперталем, Мюльхаймом, Эссеном, Буршайдом и Ремшайдом. На протяжении следующих двух лет она предприняла от тридцати до пятидесяти поездок, каждая из которых служила до той или иной степени тестом на ее способность уцелеть. Не имея никаких документов, кроме почтового удостоверения, она должна была находиться в постоянной готовности к любой проверке. Когда полиция приходила проверять паспорта, Марианна спокойно вставала и, не привлекая внимания, тихонько продвигалась дальше в надежде успеть выйти на следующей станции, прежде чем придется предъявлять документы. Каждому из принимавших ее приходилось придумывать историю о приезде родственницы из другого города или объяснять, почему она не работает, тем, что она молодая мать – для этого брали напрокат дитя у какого-нибудь из местных членов Бунда. При наличии столь многих контактов даже преданные друг другу активисты постоянно ходили по лезвию ножа – их действия сами по себе способствовали накапливанию своего рода суммы обстоятельств для будущего провала. Как бы то ни было, от обнаружения гестапо их до известной степени спасал социалистический утопизм, не выглядевший со стороны политическим. Члены Бунда купили несколько домов с целью попробовать жить обществом – коммуной, а многие к тому же занимались современными танцами. И те и другие устремления проистекали из движения по «реформированию жизни», популярного в 1920-х гг., поэтому в тайной полиции попросту не усматривали за таким фасадом политическое сообщество. Убежденные социалисты и антифашисты, члены Бунда видели в Марианне свою – скорее немку, чем еврейку. Как социал-революционеры они ждали поражения Германии – такая политическая позиция ставила их особняком по отношению ко всем прочим, кто отваживался спасать евреев[545].

В числе самых разных людей, помогавших евреям скрываться, в конечном счете оказался и Вильм Хозенфельд. Очутившись в Польше в сентябре 1939 г., он испытал шок от жестокого обращения с местными со стороны новых немецких господ и решил следовать велению совести. На первых порах он содействовал польским католикам. С началом ликвидации варшавского гетто летом 1942 г. Хозенфельд услышал о том, будто евреев истребляют электричеством. В первых числах сентября он уточнил информацию: как выяснялось, лагерь назывался «Триплинка», а евреев в нем травили газом, после чего хоронили в общих могилах. Поначалу Хозенфельд не поверил, что немцы способны творить такое, но по мере накопления очевидных данных сомнений не осталось, и он испытывал все больший стыд. Он взялся перечитывать мистика XV века Фому Кемпийского, спрашивая себя, а не для того ли Бог позволил человечеству впасть в заблуждения, чтобы вернуть его на праведный путь своей проповедью «Возлюби ближнего своего»[546].