– Сдается! – усмехнулся Николай Степанович. – Почуял, что не уйти. Подельника дальше отправил.

– И что? Погонимся за Соловьем?

– Не давить же этого… Поговорим. Да и зачем нам Соловей? Пусть с ним полиция разбирается. Нам заказчики его нужны были, а не он сам. Правда, этот, наверное, тоже исполнитель. Все они только и делают, что нанимают кого-то, а те нанимают еще кого-то, и так без конца.

Заскрипев, как несмазанная телега, наш мобиль замер в шаге от азиата. Тот не шелохнулся, а когда мы выбрались наружу, вежливо представился:

– Хонгр Баярсанхан.

– Идентификатор сообщает, что ваша фамилия Дорлигжав, – заметил Гумилев.

– Он содержит ложную информацию, – ответил парень. – Поддельный.

– Ясно, – проворчал Гумилев. – Итак, что вы хотите нам сообщить, Хонгр Баярсанхан? Или мы просто взорвемся вместе?

– Нет, – мрачно ответил Хонгр. – Мне предлагали вас убить. Из благих побуждений, естественно. Но мне это не по душе, и я отказываюсь.

Гумилев возился со своей луковицей-коммуникатором и даже не слишком-то смотрел на Хонгра, но, как оказалось, изучал его личное дело, потому что спустя несколько секунд обратился ко мне:

– Еще один революционер. Когда же людям надоест лезть в жизнь других? Когда они будут заботиться о себе, а не об абстрактном всеобщем благе?

– Не знаю, – ответил я.

Хонгр промолчал.

– Отсутствие желания ухлопать нас весьма похвально, – продолжил поэт. – Но зачем вы тащили куда-то этого парня, Диму? И кто вам предлагал расправиться с нами? Что за благие побуждения у них имелись? Постараюсь понять и вас, и ваших заказчиков. А в стремление к лучшему даже верю. Только законченные подонки убивают по злобе. Все остальные – исключительно из благих побуждений.

Моргана появилась сразу над тремя коммуникаторами – моими часами, луковицей Гумилева и шаром, выглядывающим из кармана куртки Хонгра. Изображение искажалось, по грубо обтесанным стенам скакали блики.

– Не смей ему говорить! – закричала она. – Ты не имеешь права!

Парень, что стоял у нас на дороге, похоже, даже растерялся. Но тут раздался другой голос:

– Почему?

– Да потому, Мерлин, что ты нарушил договор! – воскликнула Моргана.

Вот оно что… Мерлин!

Старческий голос звучал приятно и рассудительно:

– Никаких договоров я не нарушил. Информацию я дал Хонгру по секрету. Но если он решит поделиться ею с Николаем Степановичем, это проявление его свободы воли! Ты не вправе запретить ему. Он может нарушать обещания, может обманывать людей, потому что он сам человек.

Сзади запыхтел грузовой мобиль, который едва протискивался сквозь туннель. Мимо нас он проехать не мог. Даже если бы мы сами прижались к стене, наш мобиль грузовику не объехать.

– Может, обсудим все то, что нужно обсудить, где-то в другом месте? – спросил я.

– Заметь, это не я предложил! – обрадованно вскричал Мерлин.

Моргана не ответила. Гумилев удивленно поднял бровь, потом заметил:

– Все меньше и меньше понимаю, что происходит.

– Я все объясню, – пообещал Хонгр.

– Тогда давайте уступим дорогу грузовику.

– Рядом есть шлюзовая камера для технических работ, – заявил Мерлин. – Пятнадцать метров вверх по туннелю.

Это предложение мне не слишком понравилось, но я пошел следом за Хонгром и поэтом.

* * *

Воздух в шлюзовой камере противно шипел. Излишки произведенных лунной колонией газов стравливались наружу. Расточительство, атмосфера на Луне все равно не сформируется, но в технических целях сброс газа практиковался на Луне повсеместно.

Хонгр закончил свой рассказ и внимательно смотрел на Гумилева. Тот барабанил пальцами по стене.

– Стало быть, я нужен там, где меня сейчас нет? – констатировал он. – На мир надвигается война, а я могу что-то изменить?

– Можешь изменить, а можешь и не изменить. – Моргана вмешалась в разговор впервые с тех пор, как Хонгр начал излагать позицию Мерлина. – Речь идет о вероятностях, которые невозможно точно просчитать. Люди могут выиграть войну и там, и здесь, а могут и проиграть ее на всех фронтах. Если оставить все как есть, больше вероятность, что здесь цивилизация удержится, а там падет. Или испытает серьезнейшие потрясения.

– Потрясения не всегда хороши, – заметил Гумилев. – А часто вовсе даже и не хороши.

– Но лучше делать, чем не делать, не правда ли? – спросил Мерлин.

– Вам, кельтским друидам, всегда была свойственна тяга к жертвоприношениям, – фыркнула Моргана. – Чуть что, тащите кого-то на алтарь. Причем тех, кто получше.

– Мы занимались жертвоприношениями только в моменты критической опасности, – ответил Мерлин. – Сейчас момент именно такой.

– И все же… Кто нам грозит? – вмешался я. – Инопланетяне? Существа из параллельных измерений?

– Какая разница? – раздраженно бросил Мерлин.

– Мы должны знать!

– Должны? Почему ты так решил? Мы и сами толком не знаем… Но чувствуем. Понимаешь, я это чувствую! Не Моргана, не Галахад, не Артур! Прогнозами занимаюсь я! А мне отказывают в праве вести игру для нашей общей пользы!

На мгновение перед моими глазами возникла яркая картина: старец в белых одеждах на освещенном солнце холме воздевает посох, и по его команде вперед маршируют тысячи витязей в сверкающей броне, с пламенеющими мечами в руках. Длинные ряды копейщиков смыкают строй, прикрывая фланги. Кони переминаются с ноги на ногу – в бой готов вступить резервный отряд…

– Его уже приносили в жертву. Тогда, в двадцатом веке, в двадцать первом году, – заявила Моргана. – И это тоже изменило наш мир – не в лучшую сторону.

– Как знать, – молвил Мерлин. – Иногда поэту лучше умереть, чтобы жить в веках.

– Нет! – в один голос отозвались мы с Хонгром, хотя и не сговаривались.

Гумилев жестом попросил нас замолчать и спросил:

– Почему вы прямо не сказали мне о возникшей необходимости, Мерлин?

– Такое запрещено установками проекта «Авалон». Мы не можем убивать людей и не можем призывать их умереть – во имя сколь угодно благих целей.

– Ладно… Более или менее ясно. Но вы ведь заманивали меня на Луну. Совершенно определенно – заманивали!

– Да, – не стал спорить Мерлин. – Мы просчитали линию поведения Даниила, поступки Хонгра. Правда, Галахад и Моргана неверно оценили мотивацию Хонгра. Они посчитали, что он не остановится перед убийством. Но я-то знал заранее, что он откажется в вас стрелять… Ни он, ни Че не пошли бы на хладнокровное убийство невинного даже во имя великих целей. Че мне даже не удалось убедить солгать – он говорил Хонгру только правду и ничего, кроме правды. И идея с Ницше ему очень не нравилась.