Стало так, как хотел магнус Клемент. Дети погибли, гнев пал на Его Преосвященство и нас, его спутников. Мы бы погибли, если б не добрый человек, приведший нас в дом герцога Алва. Оруженосец герцога укрыл нас, а слуги, хоть и не были эсператистами, готовились защищать. Видя это, преподобный Оноре хотел выйти к толпе, дабы не подвергать опасности приютивших его, но Создатель привел в город герцога Алва. Он остановил нападавших и оставил нас в своем доме, пока не миновала опасность.

Увы, мы спаслись от ярости, но не от вероломства. На обратном пути мы по совету брата Виктора заночевали в придорожной харчевне. Ночью на нас напали разбойники, и впустил их тот, кого мы называли братом. Его Преосвященство был убит первым же выстрелом.

— Как же уцелели вы?

— Я бежал. Создатель послал мне гигантскую иву с четырьмя стволами. Я укрылся в развилке, и разбойники прошли мимо, не заметив меня. Выждав, я вернулся в харчевню. Преосвященный был мертв, а Виктор смертельно ранен, при нем находились трактирщик и лекарь. Предатель узнал меня, он был в сознании и перед смертью открыл правду. Не из раскаяния, но из мести. Виктора убили по приказу Клемента, не желавшего оставлять свидетелей. Добрый трактирщик помог мне доставить тела и вещи в Arapиc.

— Герцог Алва оскорблял преосвященного Оноре и Создателя, — напомнил Фанч-Джаррик, — он бездействовал до ночи, и в городе гибли невинные.

— Преосвященный Оноре не винил приютившего его. — Руки Пьетро спокойно перебирали четки. — Его Преосвященство назвал Рокэ Алву щитом слабых и надеждой Золотых земель и не уставал молиться о его спасении.

— И тем не менее, — не мог уняться обвинитель, — герцог Алва мог вмешаться раньше и предотвратить гибель тысяч юрожан.

— Не мне, укрывшемуся от мира в стенах ордена Милосердия, говорить о делах военных, — вздохнул монах, — но были в городе воины, когда нас гнали. Были и сильные мира сего, но никто не сподобился остановить возмущенных. Почему вы сетуете, что Рокэ Алва ждал с утра и до вечера, но не вините тех, кто, презрев долг свой, затворился в казармах? Должен ли я, смиренный служитель Создателя, напомнить Высокому Суду, чья рука на освященной братьями нашими земле Нохи покарала виновных в недеянии?

Эр Август ошибся, выжил не Виктор, а Пьетро. Выжил и рассказал то, что не могло быть правдой, но было. Если только кардинал не вынудил монаха солгать. Левий не Оноре, он на это способен, а Пьетро — трус! Во время Октавианской ночи он трясся, как заяц…

— Благочестивый Пьетро, Высокий Суд принимает твои слова и не требует присяги от того, кто уже вручил себя Создателю. Можешь покинуть кафедру.

Белокурый монашек опустил голову и побрел к своему кардиналу. Судебные приставы согласно ударили жезлами, Кортней медленно перевернул часы, отмеряя положенные по закону минуты:

— Есть ли в этом зале еще желающий выйти и сказать?

Куда ж еще! Сьентифик и Пьетро и так разнесли половину обвинений. Святой Алан, теперь вина братьев Ариго доказана, и эта тень падет на Катари…

Зал молчал, только Фанч-Джаррик рылся в бумажной куче. Сейчас песок вытечет, на кафедру поднимется Фердинанд Оллар и его спросят про Катари. То, что королева доверила лишь самым близким, станет достоянием всех, и еще неизвестно, что скажет Алва.

— Время истекло, — сообщил судебный пристав, — все сказанное сказано.

— Высокий Суд выслушал всех свидетелей, — объявил гуэций, — однако вскрывшиеся обстоятельства требуют повторного допроса Фердинанда Оллара. Пусть он поднимется на кафедру.

Бывший король затравленно оглянулся и поплелся к кафедре. Он и раньше был отвратителен, а сегодня и вовсе казался полуразложившейся тушей.

— Фердинанд Оллар, — на лице Кортнея читалось вполне понятное отвращение, — вы уже принесли присягу.

— Да, господин гуэций. — Фердинанд уставился вниз, то ли на носки сапог, то ли на собственное, обтянутое бархатом брюхо.

— Вы слышали, что сказали Горацио Капотта и брат Пьетро?

— Да, — выдохнул бывший король, — да, господин гуэций.

— Их показания расходятся с теми, что дали вы. Вы солгали?

— Нет, господин гуэций… Клянусь… Я сказал, как было… Граф Штанцлер подтвердит мои слова… Я сказал правду, я принес присягу…

— Остается предположить, что Квентин Дорак лгал или же совместно с подсудимым вынашивал умыслы, которыми и поделился. Случившееся с преосвященным Оноре было совпадением, сыгравшим на руку заговорщикам, чем они не преминули воспользоваться. Вы с этим согласны?

— Да… — затряс щеками Оллар. — Да, господин гуэций…

— Постарайтесь вспомнить, — подался вперед Фанч-Джаррик, — не говорил ли при вас Квентин Дорак или подсудимый, как они воспользовались сложившимися обстоятельствами? Вероятно, это было после взятия под стражу братьев Ариго. Напрягите вашу память, это очень важно.

— Да, господин гуэций. — Теперь Фердинанд напоминал рыбу. Большую бледную донную рыбу, вытащенную из-под коряги на берег и судорожно раскрывающую круглый, мягкий рот.

— Вы вспомнили? — Переминающееся с ноги на ногу ничтожество было отвратительно не только Дику, но и Кортнею. — Вы намерены говорить?

— Да, господин гуэций, — закивал Фердинанд, — вспомнил… Я все вспомнил. Это было после Тайного Совета… Я не верил, что граф Ариго… Что Человек Чести мог написать такое письмо… Я сказал это Сильвестру, то есть Квентину Дораку, а Квентин Дорак сказал, что… Что это очень хорошо, что братья Ариго виноваты. Теперь не надо подбрасывать им улики, все получилось само собой… И еще он сказал, что никто из Людей Чести не доживет до зимы и в Талиге больше не будет сторонников Раканов… Это он так сказал.

— Присутствовал ли при этом герцог Алва? — Фанч-Джаррик в упор смотрел на бывшего короля. — Да или нет?

Фердинанд прикрыл глаза, шевеля губами, а потом резко кивнул.

— Да, — почти выкрикнул он. — Рокэ Алва стоял у яшмовой вазы и все слышал.

— Он что-нибудь говорил?

— Он сказал… Прошу прощения у Высокого Суда… Он сказал, что падаль следовало вывезти раньше, но лучше поздно, чем очень поздно.

— Что ответил Дорак?

— Квентин Дорак сказал, что у него были связаны руки.

— Кем именно?

— Кансилльером графом Августом Штанцлером и… И моей супругой Катариной, урожденной Ариго.

— Что ответил Алва?

— Герцог Алва… Герцог Алва сказал, что одна веревка порвалась сама, а вторую следует разрезать. И засмеялся.

Алан погиб из-за коронованного ничтожества, теперь потомок Рамиро-Вешателя идет через тот же огонь. Это и есть искупление. Высшая справедливость.

— Рокэ Алва, — обвинитель не скрывал торжества, — это правда?

— Я имею обыкновение смеяться, если слышу что-либо смешное, — бросил Ворон, — а вы? Разве вам не смешно?