Забыв, что еще собирался сказать, Равдан снова прижал ее к себе. Потом содрал мешающие шкуры, стянул с нее кожух и наконец обнял как следует, чувствуя в руках знакомое стройное тело. Торопливо и горячо Ведома отвечала на его поцелуи, одновременно давая ответ на вопрос, который был сейчас всего важнее: любит ли она его, хочет ли по-прежнему быть с ним?

Сбросив на пол волчью шкуру, Равдан толкнул Ведому к лежанке, где оставался тюфяк без настилальника и большая медведина. Сама Ведома когда-то спала здесь – когда жила у бабки. Если бы у кого-то чудом хватило смелости заглянуть в избу старой колдуньи той священной ночью, когда мертвые возвращаются к живым, он застал бы такое зрелище, какого никак было предвидеть невозможно.

Но вот завыл у костра Рысь – Белый Волк, созывая стаю для возвращения в лес. Равдан предусмотрительно отдал ему на эту ночь белую шкуру и должность вожака, понимая, что во всем этом не сможет ни на миг ускользнуть от людских глаз.

Когда Равдан ушел, на ходу затягивая шкуру и нахлобучивая личину, Ведома не стала вставать, а еще долго лежала, накрывшись своим кожухом и пытаясь как можно дольше сохранить ощущение запаха Равдана, его тепла, его близости. Теперь уже ей было все равно, если хирдманы заметят подмену и обнаружат, что всю ночь «пасли» совсем не ту козочку, которую их послали стеречь. Растворились во тьме лесные волки, и теперь никто уже не угадает, с кем она виделась этой ночью.

Так и заснула. Вся она была полна Равданом и верила, что теперь ей хватит сил дожить до весны.

После Корочуна в Свинческ начали съезжаться гости. Первыми приехали сразу трое сыновей полоцкого князя Всесвята: Держияр, Владивой, Городислав. Старший, семнадцатилетний отрок, держался уже по-взрослому. Покойному Зоряну они приходились двоюродными братьями, поэтому, когда приехавший к ним Берси заявил от имени Сверкера, что смолянский князь намерен искать мести за смерть своего нареченного зятя (о Нежане лучше было умолчать) и позвал их с собой, они никак не могли отказаться от исполнения родового долга.

Еще дней через десять прибыли гости с берегов Ильмень-озера: князь Селимир из Люботежа, Своигость – из Житобужа. Требогость словенский прислал младшего брата Гостомысла: не рискуя открыто ввязываться в это дело, он все же не хотел полностью остаться в стороне. В случае падения Ингвара выиграл бы больше всех.

Свинческ ожил, загудел, как не бывает и летом. Все гостиные дворы были заняты приезжими и их дружинами, что ни день Сверкер устраивал пиры, охоты, то катанье с гор на санях, то борьбу.

Прошли те времена, когда смолянский князь прятал свою дочь от чужих. Ведоме приходилось встречать каждого гостя, подносить рог, обязательно выходить в гридницу по вечерам и разливать им пиво.

– Женихов у нас, что сору! – ворчала Гостислава. – Один в сыновья годится, другой в отцы – любого выбирай!

Она немного преувеличивала: младший из приезжих, полоцкий княжич Городислав, был всего на год моложе Ведомы. Зато старший, князь Селимир, за громкий голос прозванный Велегласом, и правда был почти ровесником Сверкера. Но кто станет считать года, когда речь идет о союзе против общего врага?

Каждый вечер князья толковали о своих делах. Ведоме поневоле приходилось слушать. И она с изумлением узнавала, что в вину внукам Ульва волховецкого ставят именно то, чем бабка Рагнора учила ее гордиться: неустанное стремление расширять свои владения. Пять ильменских князей вместе имели меньше земли, чем один Ингорь киевский, и все сходились на том, что ему этого мало. Не случайно же он из Волховца перескочил в Киев и отнял его у законного наследника Олега Вещего, а жену взял в Плескове. Весь Путь серебра теперь был зажат его землями, будто тройными клещами. Ильменские и верхнеднепровские князья уже чувствовали, как их сжимают эти клещи, и понимали, что с каждым годом внуки Ульва становятся сильнее. Их нужно было остановить, пока не стало поздно.

Князья не сходились только в одном: с какого конца начать. Ильменские, особенно Гостомысл, настаивали на том, что нужно сначала напасть на Волховец, разбить Тородда, младшего Ингорева брата, а затем выступить на Ингвара-младшего, который из Ладоги пойдет ему на помощь. Поскольку от Волховца владения младших словенских князей были отделены только водами озера, это можно было успеть сделать, пока весть о нападении не достигнет родичей Тородда.

Но на это Сверкер не соглашался. Он понимал, что даже если замысел ильменцев удастся, то потом Ингорь киевский пойдет на них через смолянские земли. А придут ли ильменцы ему, Сверкеру, в этом случае на помощь – еще бабкам в решето надо посмотреть. Скорее словены и полоцкие кривичи предоставят двоим варяжским князьям разбираться между собой, а потом уже станут договариваться с тем, кто победит.

– Не очень-то умно нападать на внуков Ульва в их собственных владениях, – говорил Сверкер. – На своей земле всякий стоит крепко. Гораздо лучше нам воспользоваться случаем, когда Ингорь киевский находится далеко от дома. И этот случай – сейчас. Он каждую зиму ходит в полюдье и в эти дни должен быть в земле радимичей. Я давно выслал людей, чтобы наблюдали за его передвижениями, и ближе к делу мы будем точно знать, где его найти. Здесь ему негде укрыться, его дружина утомлена долгим переходом по зиме, а вокруг – чужая земля. Я уж не говорю о том, что все им собранное по дороге достанется нам.

Это соображение князья тоже находили немаловажным. И готовы были прислушаться к доводам Сверкера: одолеть усталую дружину, находящуюся далеко от дома, не казалось таким уж трудным делом.

Заботило их другое, и эту заботу как-то высказал князь Велеглас, как самый старший.

– Допустим, богам поглянется и одолеем мы Ингоря, – сказал он однажды на вечернем пиру в гриднице. – Но дальше-то что? У людей сомнения есть – не сядешь ли ты, Сверкер, всем нам на шею вместо него?

– Сомнения? – Сверкер высоко поднял брови. – Сяду на шею? Да разве я так похож на гривну?

Он постучал по собственной серебряной гривне на груди, где позвякивало три «молоточка Тора». Кое-кто за столами засмеялся.

– Уж больно на хорошем месте ты сесть умудрился…

– Прости, что перебил, Велеглас, но не присваивайте мне чужих заслуг! – Сверкер вытянул ладони вперед, отрекаясь от незаслуженной чести. – Все это – заслуга моих предков. Первым из нашего рода здесь утвердился воевода Хринг, старший родич моей матери. Вслед за ним эту должность взял мой отец, и только после его смерти Свинческ достался мне.

– Вот мы и говорим: уж больно ваш род, варяжский, пролезучий! – крикнул Гостомысл. – Кто был твой Хринг, когда пришел? Да никто, бродяга! А стал, гляди, воевода! А ты и вовсе в князья уселся.

– Судьба и боги были ко мне благосклонны, благодаря моему браку с дочерью Велеборовичей…

– Мы знаем, что это был за брак!

Сверкер обратил на Гостомысла взгляд холодный и твердый, как стальной клинок, – будто к месту пригвоздил. И при всей его нелюбви к варягам Гостомысл невольно подумал, что какие-то боги за этим родом и правда стоят.