— Соображения-то у меня, может, и есть, но нет слов, — ответила я и вышла из комнаты.

В ту ночь мне снился сказочный Король-рыболов, слишком хрупкий и слишком слабый, чтобы заниматься чем-то еще, кроме рыбной ловли, тогда как его молодой королеве приходилось в одиночку править страной, страстно мечтая об истинно мужской поддержке.

Королева находила пребывание в родильных покоях чрезвычайно утомительным, и все это усугубляли ежедневные сообщения из Виндзорского замка, куда все-таки перевезли короля. Доктора мучили его, пробуя то одно средство, то другое. В отчетах, которые они присылали нам, говорилось, что Генриха то «осушают от холодных жидкостей», то нагревают ему жизненно важные части тела, и я догадывалась, что под этим подразумеваются кровопускания и прижигания, которые ему делают, пока он лежит, безмолвный, точно распятый Христос, и ждет возможности снова воскреснуть. Теперь я спала в покоях королевы на узенькой раскладной кроватке; порой ночью я вставала, подходила к окну, занавешенному плотным гобеленом, отворачивала уголок и смотрела на луну, большую теплую луну урожая, которая висела так низко над землей, что мне была видна на ее лице каждая морщинка и оспинка. И я взывала к луне: «Неужели это все-таки я заколдовала короля? Неужели это я невольно пожелала ему зла, когда с испугу запретила ему смотреть и видеть? Неужели это я стала причиной того, что он словно оглох и ослеп? Может ли быть такое? Могу ли я обладать подобным могуществом? И если могу, то нельзя ли мне взять свои слова назад и восстановить его здоровье?»

Я чувствовала себя очень одинокой, но обуревавшими меня тревогами и переживаниями я, разумеется, никак не могла поделиться с королевой — у нее хватало и своей вины, и своих страхов. И Ричарду я не осмеливалась написать о происходящем; подобных мыслей не должно было быть даже у меня в голове, и уж тем более я не имела права выплескивать их на бумагу. Я страшно устала и измучилась от постоянного пребывания в полутемных родильных покоях; мне казалось, что я угодила в ловушку. Роды у королевы все никак не начинались, и это уже всех беспокоило. Осень 1453 года должна была стать самой счастливой в ее жизни: наконец-то у нее должен был родиться желанный ребенок; но вместо радости мы испытывали только страх — и за ее мужа, короля, и за ее будущего ребенка. А кое-кто из придворных дам уже пустил слушок, что и ребенок у королевской четы тоже родится спящим.

Наслушавшись подобных сплетен, я спускалась к реке и долго сидела на пирсе, глядя на закатное солнце и медленно текущие воды, державшие путь к морю, и про себя обращаясь к своей прародительнице Мелюзине: «Если я когда-либо сказала хоть слово, связанное с моим желанием, чтобы король не видел того, что творится у него под носом, то теперь я беру это слово назад; я отказываюсь от всех своих прежних мыслей и всем сердцем желаю одного — чтобы королева родила здорового ребенка и чтобы этот ребенок жил долго и счастливо». Затем я медленно брела во дворец, не зная, услышала ли река — или сама Мелюзина? — мои мольбы и может ли помочь мне. Я не была уверена также, что и далекая луна способна понять, какой одинокой может ощущать себя обыкновенная смертная женщина, когда ее муж так далеко от нее и подвергается столь страшной опасности.

И вот однажды вечером я вернулась во дворец и услышала приглушенное гудение голосов, увидела, что повсюду царит необычная суета, а одна из служанок шепнула мне на бегу: «У нее воды отошли!» — и полетела дальше с ворохом чистых простыней.

Я поспешила в спальню королевы. Повитухи были уже там. Няньки готовили колыбель, застилая ее чистыми простынками и мягчайшими одеяльцами, а старшая горничная грела особый, «родильный» эль. Сама королева стояла в изножии своей роскошной постели, согнувшись и держась руками за столбик балдахина; ее бледное лицо было покрыто потом, нижняя губа крепко закушена. Я направилась прямиком к ней и произнесла:

— Боль пройдет. Время от времени она, правда, будет возвращаться, а потом снова утихать. Вам нужно набраться мужества, Маргарет.

— Я не боюсь! — гневно вскричала она. — Никто никогда не посмел бы заявить, что я чего-то боюсь!

Она явно была раздражена, как и многие роженицы. Влажной салфеткой, смоченной в лавандовой воде, я ласково и нежно обтерла ей лицо, и она с облегчением вздохнула. Боль на какое-то время отступила, но вскоре схватки начались снова, и Маргарита опять вцепилась в столбик кровати. Потом схватки надолго прошли, и я с тревогой посмотрела на повитуху.

— Еще не время, — разумно заметила она. — Пусть она немного передохнет, а мы пока присядем да выпьем кувшинчик эля.

Но положенное время все не наступало, перерывы между схватками затягивались, и в итоге мучения продолжались всю ночь. Зато на следующий день — это как раз был день святого Эдуарда — королева родила мальчика. Наконец-то у Ланкастеров появился драгоценный наследник! Теперь безопасность и законное наследование английского трона были обеспечены.

Я отправилась в приемную, где ждали новостей английские лорды и среди них, конечно, Эдмунд Бофор. Однако на этот раз он не красовался впереди всех, как обычно, а держался подальше от двери в родильные покои и старательно делал вид, что ничем не отличается от всех прочих, собравшихся в этой комнате мужчин. В кои-то веки он не выставлял себя горделиво напоказ, и это вынудило меня колебаться: я не знала, надо ли мне подойти прямо к нему и именно ему в первую очередь сообщить о столь радостном событии. Бофор был констеблем Англии, его более всех прочих лордов король осыпал своими милостями, он командовал королевским советом, ему, по сути дела, подчинялись даже члены парламента. Он был безусловным фаворитом королевской четы, и все привыкли во всем уступать ему дорогу. В обычной ситуации я бы, разумеется, в первую очередь обратилась именно к нему.

Впрочем, самым первым, кому следовало бы доложить эту великую новость, должен был быть отец ребенка, наш король. Но он, увы, был сейчас далеко, очень далеко от реального мира. И подобные обстоятельства никаким протоколом не учитывались. Не зная, как мне поступить, я еще мгновение помедлила, а затем, когда мужчины в выжидательном молчании уставились на меня, решила просто объявить во всеуслышание:

— Милорды, я несу вам большую радость! Королева родила красивого мальчика и назвала его Эдуардом. Боже, храни короля!

Несколько дней спустя, когда ребенок уже благополучно посапывал в своей колыбельке, а королева отдыхала после родов, я возвращалась в ее покои после прогулки по садам, и меня вдруг охватили неуверенность и тревога. У дверей родильных покоев я увидела какого-то незнакомого юношу, которого сопровождали стражники с белыми розами Йорков на плащах, и я сразу почуяла, что пахнет бедой.

Отворив дверь, я вошла и обнаружила, что королева расположилась в кресле у окна, а перед нею стоит жена Ричарда Йоркского. Маргарита не предложила герцогине даже сесть, и яркий румянец на щеках Сесилии Невилл тут же дал мне понять, как она возмущена подобным унижением. При моем появлении она обернулась и произнесла:

— Не сомневаюсь, что и ее милость вдовствующая герцогиня подтвердит то, о чем я вам только что говорила.