Стазис – она сравнила гибернацию с собственным окукливанием.

– Но ты выходишь из него тем же самым. Никаких изменений.

– Мы, люди, в коконах не меняемся. В процессе взросления мы бодрствуем.

– Значит, для тебя этот сон – не рождение.

– Нет, – сказал Эндер. – Это временная смерть. Выключение, но при этом в пепле тлеет искра. Я даже не вижу снов.

– Все, что я вижу, – это сон, – ответила она. – Я вижу в них полную историю моего народа. Они мои матери, но также мои сестры, потому что я помню, что делала все то, что делали они.

Для того чтобы сказать «сестры», она вызвала картинки Валентины и Питера. И когда возникло лицо Питера, в памяти всплыли страх и боль.

– Я его больше не боюсь, – сказал Эндер. – И не ненавижу. Он стал великим человеком.

Но королева улья ему не поверила. Она вызвала из его памяти изображение пожилого мужчины, с которым он вел разговоры по ансиблю, и сравнила его с Питером-ребенком из глубин памяти Эндера. Они были слишком разными, чтобы быть одним человеком.

И Эндер не мог с этим спорить. Питер-Гегемон не был Питером-монстром. Может, он никогда им и не был. Может быть, оба они были лишь иллюзией. Но Питер-монстр был похоронен глубоко в памяти Эндера, и вряд ли ему было по силам стереть это воспоминание.

Эндер опустил кокон обратно в ящик, запер его, а затем оставил на тележке с багажом, который предстояло спустить на поверхность планеты.

Вирломи лично пришла встречать челнок; через считаные минуты она ясно дала понять, что эта любезность исключительно ради Эндера. Чтобы с ним поговорить, она поднялась на борт.

Эндер не воспринял это как добрый знак. Ожидая, пока Вирломи поднимется, он сказал Валентине:

– Она не рада меня здесь видеть. Хочет, чтобы я вернулся на корабль.

– Подожди, посмотрим, чего она хочет, – ответила сестра. – Может, всего лишь прояснить твои намерения.

Когда губернатор вошла, ее лицо едва напоминало лицо той девушки, которую Эндер видел на фото времен китайско-индийской войны. Год-два раздумий над поражением, а затем шестнадцать лет во главе колонии – это неминуемо должно было сказаться на внешности.

– Спасибо, что позволил мне навестить тебя так сразу, – поблагодарила она.

– Вы нам безмерно польстили тем, что лично пришли нас встретить, – ответил Эндер.

– Я должна была тебя увидеть до того, как ты появишься в колонии. Клянусь, я никому не сказала о твоем прибытии.

– Верю, – кивнул Эндер. – Но ваши слова, кажется, подразумевают, что люди знают – я здесь.

– Нет, – сказала она. – Слухов об этом, слава богу, нет.

«Какому богу?» – задался вопросом Эндер. Или, считаясь богиней, она славит саму себя?

– Когда полковник Графф – или кто он там был, не важно, для меня он всегда будет полковником Граффом – сказал мне, что он попросил тебя прилететь, и причиной этого было предчувствие проблем с одной конкретной семьей.

– Нишель и Рэндалл Фирс, – произнес Эндер.

– Да, – подтвердила Вирломи. – Так уж вышло, что я тоже распознала в них потенциальную проблему во время сборов в бывшей Боевой школе. Поэтому я поняла его озабоченность. Но вот чего понять не могла: почему Графф считал, что ты сможешь справиться с этим лучше меня?

– Не уверен, что он так думал. Возможно, он хотел, чтобы у вас появился дополнительный ресурс, на который можно опереться – в случае, если у меня появятся идеи. А они стали проблемой?

– Мать – обычная затворница-параноик, – сказала Вирломи. – Но она прилежно работала, и если временами излишне навязчиво опекала сына, в их отношениях не было ничего странного, никаких тревожных признаков. Он был таким крохой. Почти как игрушка. Но начал ходить и говорить в очень юном возрасте. Невероятно юном.

– И он потихоньку рос, – продолжил за нее Эндер, – и стал подростком. И продолжал расти с обычной скоростью, но рост не прекращался. Полагаю, сейчас он уже вымахал…

– …под два метра ростом и прекращать не собирается. Откуда ты знаешь?

– Потому что знаю, кто его родители.

Вирломи резко выдохнула:

– Графф знает, кто его настоящий отец. И он мне не сказал! Как же я могла действовать, если он не дал мне всей информации?

– Простите, что напоминаю, – сказал Эндер, – но в то время вам не слишком доверяли.

– Да, – согласилась она. – Но я думала, раз он сделал меня губернатором, он даст мне… но это в прошлом, все позади.

Эндер задался вопросом, жив ли еще Графф, или его действительно больше нет. Его не было в реестрах адресатов, к которым Эндер имел доступ. И у Эндера не было тех привилегий в использовании ансибля, какие он имел, будучи губернатором колонии. Правда, имелись алгоритмы поиска, просто пока ему не представилось достаточно времени.

– Граф не хотел лишать вас информации. Но он оставил на мое усмотрение, что вам сказать.

– Значит, ты тоже мне не доверяешь? – спросила она.

Тон ее голоса был шутливым, но в глубине пряталась боль.

– Я вас не знаю, – ответил Эндер. – Вы вели войну против моих друзей. Освободили свою страну от вторжения. Но затем сами превратились в мстительного агрессора. Я не знаю, что мне делать с этой информацией. Позвольте мне разобраться и узнать вас лучше.

Тут заговорила Валентина – в первый раз после приветствий:

– А что такого случилось, что вы поспешили уведомить нас, что никому не говорили о прибытии Эндера?

Вирломи повернулась к ней и уважительно произнесла:

– Это часть давней борьбы между мною и Рэндаллом Фирсом.

– Он же еще ребенок?

Вирломи горько рассмеялась:

– Выпускники Боевой школы не считают себя таковыми.

Эндер тоже усмехнулся:

– Справедливо. И как давно продолжается эта борьба?

– К тому времени, как ему стукнуло двенадцать, он уже был не по годам развитым… оратором. Так что старые поселенцы и колонисты неиндийского происхождения, прилетевшие со мною, слушали его затаив дыхание. Поначалу он был их талисманом. А теперь он, скорее, их духовный лидер, их…

– …Вирломи, – закончил Эндер.

– Он сделал себя в некотором роде эквивалентом того, кем индийские колонисты считают меня, да, – сказала она. – Я никогда не заявляла, что я богиня.

– Давайте не будем углубляться в эти старые споры.

– Я просто хочу, чтобы вы знали правду.

– Нет, Вирломи, – вторглась Валентина в их разговор. – Вы намеренно создавали образ богини. А когда люди спрашивали вас, вы не отрицали, разве что отшучивались: «С каких пор богини ходят по земле?», «Почему богиня так часто ошибается?». И самый омерзительный из уклончивых ответов: «А вы как думаете?»