Не надо считать, что я пытаюсь подготовить читателей к тому, что путешествие на телеге, в которое отправился Ка, необратимо изменит всю его жизнь и то, что он принял вызов Ладживерта, станет для него поворотным пунктом. Я вовсе так не считаю: Ка еще представится удобный случай, чтобы суметь преодолеть происходящее с ним в Карсе и найти то, что он называл «счастьем». И все-таки многие годы спустя он с раскаянием размышлял о случившемся, уже после того как события приняли неизбежную и окончательную форму, и сотни раз думал, что если бы Ипек в комнате смогла сказать нужные слова, он отказался бы от поездки к Ладживерту.

Это доказывает, что наши мысли о Ка, как о человеке, склонившем голову перед своей судьбой, спрятавшись в телеге, будут верными. Он раскаивался, что оказался в телеге, и сердился на себя и на весь мир. Он мерз, боялся заболеть и не ждал ничего хорошего от Ладживерта. Как и во время первого путешествия на телеге, он сосредоточил свое внимание на звуках улицы и человеческих голосах, но его совершенно не интересовало, куда везет его телега.

Телега остановилась, извозчик легонько толкнул его, он выбрался из-под брезента и, не сумев определить, где находится, вошел в разрушенное здание, потерявшее цвет от ветхости и изношенности, подобные которому он видел много раз. Поднявшись по кривой узкой лестнице на второй этаж (когда ему будет весело, он вспомнит, что видел глаза хитрого ребенка у приоткрытой двери, перед которой в ряд была выстроена обувь), он вошел в открытую дверь и в дверях увидел Ханде.

— Я решила никогда не изменять себе, — сказала Ханде, улыбаясь.

— Важно, чтобы ты была счастлива.

— Я счастлива потому, что делаю здесь то, что хочу, — ответила Ханде. — Теперь я не испытываю страха от того, что в мечтах видела себя другой.

— Тебе не опасно здесь находиться? — спросил Ка.

— Опасно, но человек может сконцентрироваться на жизни, только когда ей угрожает опасность, — сказала Ханде. — Я поняла, что не могу сконцентрироваться на том, во что я не верю, на необходимости снять платок. А сейчас я так счастлива разделить здесь с Ладживерт-беем его борьбу. Вы можете здесь писать стихи?

То, что они с ней познакомились два дня назад, сидели и разговаривали за обеденным столом, все это показалось Ка таким далеким воспоминанием, что какое-то время он смотрел на нее, словно пытаясь вспомнить. Хотела ли Ханде указать на близость между собой и Ладживертом? Девушка открыла дверь в соседнюю комнату, Ка вошел и увидел Ладживерта у черно-белого телевизора.

— Я не сомневался, что ты придешь, — сказал Ладживерт, очень довольный.

— Я не знаю, почему я пришел, — сказал Ка.

— Оттого, что у тебя на душе неспокойно, — сказал всезнающий Ладживерт.

Они с ненавистью посмотрели друг на друга. Было совершенно очевидно, что Ладживерт доволен, а Ка раскаивается. Ханде вышла из комнаты и закрыла дверь.

— Я хочу, чтобы ты посоветовал Кадифе не участвовать в позоре, который планируется сегодня вечером, — сказал Ладживерт.

— Ты мог сообщить ей об этом через Фазыла, — сказал Ка. По лицу Ладживерта он понял, что тот не мог вспомнить, кто такой Фазыл. — Парень из лицея имамов-хатибов, который привел меня сюда.

— А, — сказал Ладживерт. — Кадифе не стала бы воспринимать его всерьез. Она никого не воспримет всерьез, кроме тебя. Кадифе поймет, насколько я решителен в этом вопросе, только услышав об этом от тебя. Может быть, она сама уже решила, что не нужно открывать голову. По меньшей мере, услышав, что кто-то отвратительно использовал ситуацию, объявляет о ней по телевизору.

— Когда я уходил из отеля, Кадифе начала репетировать, — сказал Ка с нескрываемым удовольствием.

— Ты скажешь ей, что ты против этого! Решение открыть голову Кадифе приняла не по своей воле, а для того, чтобы спасти мне жизнь. Она заключила сделку с властью, взявшей в залог политического заключенного, но сейчас она не обязана держать слово.

— Я скажу ей об этом, — сказал Ка. — Но я не знаю, что она сделает.

— Ты утверждаешь, что если Кадифе сделает по-своему, ты не будешь за это отвечать, не так ли? — Ка промолчал. — Если Кадифе вечером отправится в театр и откроет голову, ты ответишь за это. Эту договоренность заключил ты.

С тех пор как он приехал в Карс, Ка впервые почувствовал, что прав, и совесть его была спокойна: плохой человек в конце концов заговорил плохо, как говорят плохие люди, но это уже совершенно не сбивало его с толку. Чтобы успокоить Ладживерта, Ка сказал:

— Правильно, что тебя взяли в залог! — и задумался о том, как повести себя, чтобы уйти, не рассердив его.

— Отдай ей это письмо, — сказал Ладживерт и протянул конверт. — Может, Кадифе не поверит сообщению. — Ка взял конверт. — Если однажды ты найдешь способ вернуться обратно во Франкфурт, непременно попроси Ханса Хансена издать это воззвание, которое подписало так много людей, подвергших себя такой опасности.

— Конечно.

Во взгляде Ладживерта Ка увидел некую опустошенность, неудовлетворенность. Он был еще спокойнее, чем утром, в камере, словно осужденный на смерть. Он спас свою жизнь, но предчувствовал несчастье, как человек, который наверняка знает, что в оставшейся жизни уже не сможет испытать ничего, кроме гнева. Ка поздно сообразил, что Ладживерт почувствовал, что эту опустошенность заметили.

— Хоть здесь, хоть в своей любимой Европе, ты всегда будешь жить как нахлебник, подражая европейцам, — сказал Ладживерт.

— Мне достаточно просто быть счастливым.

— Хорошо, иди, иди! — закричал Ладживерт. — Тот, кому достаточно просто быть счастливым, не может быть счастлив, знай это.

Ка был счастлив, что ушел от Ладживерта, отчетливо понимая, однако, что какие-то дьявольские, ненавистные узы связывают его с ним: эти узы были крепче, чем обычное любопытство и ненависть, и как только Ка вышел из комнаты, он, раскаявшись, понял, что будет тосковать по Ладживерту. Ханде, подошедшая к нему с доброжелательным и задумчивым видом, показалась ему сейчас наивной и неразумной, но это ощущение превосходства продлилось недолго. Ханде, с широко открытыми глазами, передала привет Кадифе и сказала, что хочет, чтобы Кадифе знала: снимет она платок во время телевизионной трансляции или нет, Ханде в любом случае все время всем сердцем будет вместе с ней (да, так прямо и сказала — не в театре, а по телевизору), а также посоветовала Ка, какую дорогу выбрать, выходя из квартиры, чтобы не привлечь внимание полицейских в штатском. Ка поспешно и в беспокойстве вышел, а когда спустился этажом ниже, к нему пришло стихотворение, он сел на первую же ступень перед входной дверью, где в ряд было выставлено много обуви, вытащил из кармана тетрадь и начал записывать.

Это было восемнадцатое стихотворение, написанное Ка в Карсе, и если бы не было заметок, которые он делал для себя, никто бы не понял, что это были послания разным людям, с которыми в жизни его связывали отношения любви или ненависти: так, когда он получал среднее образование в лицее «Прогресс» района Шишли, там учился избалованный мальчик из семьи очень богатого подрядчика, который был чемпионом Балкан по конным состязаниям, но был настолько независим, что сумел расположить к себе Ка; у его матери была подруга по лицею, родом из Белоруссии, и у той был таинственный белолицый сын, который вырос без отца и без братьев и сестер, который, еще будучи в лицее, стал употреблять наркотики, ни с чем не считался и знал обо всем, но понемногу; среди этих людей был красавчик, молчаливый и самодостаточный, который, находясь с Ка в военном учебном подразделении в Тузла, выбегал из строя в соседней роте и делал Ка маленькие гадости (например, прятал его фуражку). В стихотворении он размышлял над тем, что был привязан ко всем этим людям тайной любовью или открытой ненавистью, что за словом «Ревность», которое было названием этого стихотворения и которое объединяло оба чувства, он попытался утихомирить путаницу в своей голове, но проблема была гораздо глубже: Ка чувствовал, что души и голоса этих людей через какое-то время вошли в его собственную душу.