Архиепископ Фридрих, пышное тело которого совершенно не пострадало во время поразившего город голода и который для волос и бороды держал специальных цирюльников, велел Мельцеру посвятить его в тайны «черного искусства». Архиепископ с удивлением глядел на наборы букв, которые, перевернутые вверх ногами и собранные справа налево, будто арабское письмо, складывались в предложения, и их можно было печатать снова и снова.

Познакомившись с чудесами печати, архиепископ поинтересовался, применял ли уже Мельцер свое искусство в Германии. Мельцер ответил отрицательно. Тогда архиепископ спросил, склонен ли он напечатать искусственным письмом Библию количеством три сотни экземпляров и по цене два гульдена за штуку вместе с переплетом.

Мельцер незаметно содрогнулся. Как же ему браться за эту работу, когда один только заказ Гласа и так доставляет ему достаточно хлопот?

Архиепископ расценил колебания зеркальщика по-своему: он подумал, что мастер недоволен предложенными двумя гульденами за экземпляр, и поднял цену до трех гульденов, а когда Мельцер и на это не ответил, то и до четырех.

Наконец Мельцер объяснил, что дело не в деньгах, а в рабочих, которые нужны ему для выполнения этого заказа. Для Священного Писания, то есть для Ветхого и Нового Завета, нужно добрых тысяча страниц и лет пять работы.

Архиепископа не испугали ни расходы, ни время, и Мельцер пообещал, что как только у него будут необходимые рабочие, он немедленно возьмется за работу.

Так вышло, что несколько дней спустя в Майнц вернулся Иоганн Генсфлейш, бывший подмастерье Мельцера, и разместился в «Гоф цум Гутенберг» в конце переулка Сапожников.

Этот большой двухэтажный дом с маленькими, застекленными свинцом окнами принадлежал некогда архиепископским камергерам Гутенбергам, потом его унаследовали предки Генсфлейша. Это был тот самый дом, который достался в наследство Генсфлейшу незадолго до того, как Мельцер уехал из города.

Генсфлейш путешествовал в сопровождении слуги и подмастерья, имел очень благородный вид, хотя у него, как вскоре оказалось, не было за душой ни гроша. Генсфлейш говорил всем, что бежал из Страсбурга, где у него была мастерская по производству зеркал и золотых изделий, потому что испугался арманьяков — разнузданных наемников бывшего графа Арманьяка, которые перемещались по Франции и Эльзасу, грабя все на своем пути. В Майнце ходили слухи, что не эти наемники послужили причиной бегства Генсфлейша из Страсбурга, а долги, в которые он влез по самые уши, и легкомысленное обещание жениться на дочери одного из граждан Страсбурга, хранившей себя для своего жениха и теперь требовавшей отступного.

На Иванов день Генсфлейш появился в цеху зеркальщиков и золотых дел мастеров в поисках занятия и тут встретился со своим бывшим учителем Михелем Мельцером.

Генсфлейш похвалил Мельцера и, окруженный собратьями по цеху, стал подлизываться:

— Ваше искусство, мастер Мельцер, имеет хорошую славу. О вашей работе рассказывают чудесные вещи. Скажите, правдивы ли эти слухи?

— Не понимаю, о чем ты, Генсфлейш! — Сначала Мельцер не хотел даже разговаривать со своим бывшим подмастерьем.

Но тот не отступал и к вящей радости стоявших вокруг цеховых мастеров стал допытываться:

— Люди говорят, что архиепископ Фридрих поручил вам напечатать Библию и что вы можете писать быстрее, чем сотня монахов, сидящих в скрипториях!

— Если люди так говорят, то так оно, наверное, и есть!

— Некоторые даже утверждают, что вы заключили сделку с дьяволом.

Мельцер улыбнулся и пошутил:

— Как они правы! Не так давно меня почтил своим появлением архиепископ, только затем, чтобы посмотреть на хвост дьявола, который висит у меня сзади. Хочешь взглянуть, Генсфлейш? — Зеркальщик повернулся и показал Генсфлейшу задницу.

Мастера по цеху рассмеялись так, что даже стены задрожали, и Хенне Вульфграм, самый старший из них, крикнул:

— Генсфлейш, Генсфлейш, в мастере Мельцере вы нашли себе настоящего учителя!

С того дня Генсфлейш стал вести себя скромно, а когда услышал, что Мельцеру не хватает подмастерьев, чтобы начать работу, в то время как он, Генсфлейш, еще не получил ни единого заказа, он пришел к своему бывшему учителю в его мастерскую в Женском переулке и нижайше попросил принять его на работу.

Сказав, что он еще не простил Генсфлейшу его злодеяния, Мельцер указал на дверь. Но тот не сдавался, просил прощения, говорил, что во всем виновата юношеская горячность, от которой он уже, слава Господу, избавился. Мельцер обозвал его идиотом и выгнал из дома. Когда же на третий день Генсфлейш объявился снова и опять попросился на работу, зеркальщик смягчился и принял его вместе с его подмастерьем, с которым Генсфлейш приехал из Страсбурга.

Иоганн Генсфлейш был неплохим помощником. Он умел работать со свинцом и с оловом, и вскоре оказалось, что он вполне способен отливать буквы, чем очень помогал зеркальщику. Потому что прежде чем приступить собственно к набору, Мельцеру необходимо было сделать много букв, больше, чем у него было.

Занимаясь общим делом, Мельцер и Генсфлейш постепенно прониклись друг к другу взаимным доверием, но старая вражда все же не была позабыта. Среди помощников, которых вскоре стало двенадцать, Генсфлейша полюбили. Казалось, что годы путешествий закалили его характер, словно он никогда не имел ничего общего с тем хитрым подмастерьем, каким когда-то был.

Мастерская Мельцера в Женском переулке давно уже была слишком мала. Когда к Мельцеру пришел схоласт Фольбрехт фон Дере с рукописной Библией и от имени архиепископа потребовал, чтобы мастер наконец приступал к работе, зеркальщик договорился с Генсфлейшем о том, чтобы устроить у него в «Гоф цум Гутенберг» вторую мастерскую, в которой будут главным образом перепечатывать Библию. В свой личный заказ, печать Библии для Boni homines, Мельцер посвятил Генсфлейша с большой неохотой. Генсфлейш знал только, что Мельцер должен напечатать тайный труд для некоего братства, а таких в то смутное время было немало.

Иоганн Генсфлейш оказался очень способным к обучению «черному искусству» и часто сидел в мастерской Мельцера до полуночи, чтобы заглядывать учителю через плечо, когда тот работал. Мельцер посвятил Генсфлейша во все тонкости ремесла, которое он в свою очередь перенял у китайцев. Мельцер не раздумывал над тем, стоит ли что-либо скрывать, потому что понимал: искусство книгопечатания рано или поздно распространится по всем странам мира.

В одну из коротких ночей на день святой Марии Магдалены, когда Мельцер и Генсфлейш еще работали, в окно мастерской в Женском переулке постучали. Думая, что это попрошайки, которые по нескольку раз в день просили милостыню или чего-нибудь поесть, Мельцер поручил своему помощнику прогнать позднего посетителя прочь.

Генсфлейш вернулся и сказал, что это не нищий просит впустить его среди ночи, а какой-то незнакомец хочет сообщить Мельцеру нечто очень важное. Зеркальщик подошел к окну, чтобы посмотреть на человека, которому что-то понадобилось в такой час.