До премьеры оставалось еще две недели, я сняла в Кицбюэле небольшой домик в горах и пригласила туда своих сотрудников. Едва мы успели приехать, как до нас дошло убийственное известие. Киностудия «Тобис» сообщала, что Министерство пропаганды перенесло дату премьеры на неопределенное время. Чтобы закончить работу быстрее, мы в течение полутора лет трудились сверхурочно, работали ночами, некоторые мои коллеги заболели — не смогли выдержать темпа. И вот теперь все это должно пойти насмарку? «Киношники» меня высмеивали, так как никто не понимал, почему я так долго работаю над фильмом. Даже в кабаре на Курфюрстендамм в мой адрес отпускали шутки, особенно же язвили мои дорогие «друзья» в Минпропе. Они от всей души желали мне самого большого провала в моей жизни.

Вскоре мы узнали, почему была отложена премьера. 12 марта в Австрию вступили немецкие войска, и Гитлер объявил в Вене о присоединении Австрии к Германскому рейху. Мои сотрудники-австрийцы были счастливы.

Хотя я и понимала, что эти события оказывали неблагоприятное влияние на дату премьеры, все же мне трудно было смириться с мыслью, что премьера фильма будет перенесена на осень. Летом ни один прокатчик хорошей картины не выпустит.

Отчаяние мое было столь велико, что мне в голову пришла сумасшедшая идея встретить где-нибудь Гитлера во время поездки по Австрии и попросить помощи.

Я поехала в Инсбрук, где ожидали Гитлера, и остановилась у знакомых. Все номера в гостиницах были заняты. То, что происходило тогда в Тироле, сегодня может прозвучать неправдоподобно, даже если бы я и очень смягчила описание. Инсбрукцы жили как во сне. В почти религиозном экстазе они тянули руки навстречу Гитлеру. Пожилые мужчины и женщины плакали от радости. Просто трудно себе представить, каким было всеобщее ликование.

Можно ли мне было в этой ситуации беспокоить Гитлера своими личными делами? Не зная, что делать, я долго стояла перед оцеплением отеля «Тиролер Хоф». Был уже вечер, но люди все еще толпились на площади и вызывали Гитлера, который время от времени подходил к окну.

Было холодно, и я начала мерзнуть. Улучив благоприятный момент, мне удалось прошмыгнуть через оцепление и войти в гостиницу. Вестибюль кишмя кишел людьми. Я все же как-то сумела отыскать место, чтобы сесть. Для меня все яснее становилась легкомысленность моего предприятия, и я уже стала раскаиваться в том, что пустилась в эту авантюру.

Тут меня заметил Шауб и несколько растерянно спросил;

— Что это вы здесь делаете?

Не дожидаясь моего ответа, он неприветливо буркнул: «Фюрер сегодня не принимает» — и был таков. Он подтвердил бессмысленность моей затеи. Но через некоторое время адъютант появился вновь и на этот раз более приветливо произнес:

— Прошу вас, пройдемте со мной.

Теперь я перепугалась. Как рассказать Гитлеру о своих личных заботах в ситуации огромного патриотического подъема.

Когда Шауб стучал в дверь, из комнаты вышел какой-то группенфюрер. Гитлер пребывал в эйфории, он пошел мне навстречу и сказал, протягивая обе руки:

— Какая радость, что мы вместе переживаем здесь великие часы. Вы и представить себе не можете, как я счастлив. — Затем, словно разгадав мои мысли, он испытующе посмотрел на меня: — Однако вас что-то беспокоит.

— Мой фюрер, — пролепетала я, — мне неловко говорить о своих заботах.

— Сейчас вполне удобный момент. Так что же гнетет вас? — по-прежнему восторженно спросил он.

Я сделала глубокий вдох и затем проговорила:

— Речь идет о премьере «Олимпии». Она была назначена на середину марта, а теперь вот перенесена на неопределенное время. Окружающие уже сейчас шутят по поводу моей бесконечной работы над этим фильмом. А каково будет, если картина выйдет только осенью?

Гитлер ответил в задумчивости:

— Это, конечно, не слишком хорошо для вашего фильма, но если бы премьера состоялась сейчас, то попала бы в тень политических событий. А я считаю, что премьера должна состояться в удобное время, но такого до осени, пожалуй, все-таки не будет.

Я опустила глаза. Тут с быстротой молнии у меня мелькнула мысль о дне рождения Гитлера, и я проговорила импульсивно:

— А что вы скажете насчет двадцатого апреля?

Гитлер ответил, немало изумившись:

— Прекрасная дата, но у меня на этот день назначено слишком многое: нужно принимать парад, придут с поздравлениями гости. Я, к моему великому сожалению, просто не буду располагать временем, чтобы присутствовать на премьере.

— Об этом я не подумала, — сказала я.

— Знаете что, — лукаво улыбнувшись, проговорил Гитлер, — мы все же назначим премьеру на 20 апреля, и я приду, обещаю вам.

Все еще не веря, я растерянно посмотрела на него не в силах произнести ни слова. Тут в дверь постучали. Шауб доложил о Риббентропе.[279]

— Пусть он подождет минутку, — сказал Гитлер, — мне сначала нужно поговорить с доктором Геббельсом, так как я только что пообещал фройляйн Рифеншталь, что премьера ее фильма «Олимпия» должна состояться в день моего рождения и я буду там присутствовать.

Шауб, озадаченный, стал приводить контрдоводы, перечислять пункты программы торжественного дня и заявил, что премьера, дескать, совершенно расстроит весь распорядок. Но Гитлер махнул рукой и быстро произнес:

— Оставьте это на мое усмотрение, Геббельс уж как-нибудь сумеет все утрясти.

Я как в трансе присела внизу в вестибюле, где уже не было ни души. Не сон ли мне приснился? Не знаю, сколько времени прошло, но тут снова явился Шауб, вернувший меня к действительности.

— Мне поручено передать вам от фюрера, — пробурчал он как всегда ворчливо, — что после премьеры предусмотрен прием в зале Министерства пропаганды. Вы и все ваши сотрудники приглашены.

Наступило 20 апреля 1938 года. Лишь накануне я приехала из Давоса, где загорала на весеннем солнце, чтобы хорошо выглядеть в этот торжественный день. И слишком переусердствовала: так сожгла себе спину, что уже начала облезать кожа. Пришлось с вечерним платьем надевать жакет.

Вместе с родителями и братом я приехала во Дворец киностудии УФА. Архитектор Шпеер украсил фасад здания гигантскими олимпийскими флагами с золотыми лентами. Все вокруг было оцеплено. Собравшаяся толпа ждала Гитлера. На премьеру пригласили множество почетных гостей — рейхсминистров, дипломатов, руководителей экономического и спортивного ведомств, а также деятелей искусства, таких как Фуртвенглер, Грюндгенс, Яннингс, и многих других, но прежде всего, конечно, немецких участников Олимпиады.

Царившее в публике волнение передалось и мне. Как будет принят фильм, который до этого часа не видел никто, кроме меня и моих сотрудников? На этом показе присутствовали и многие члены МОК, в частности профессор Дим, который как-никак являлся инициатором съемок этой картины.