Бац! Бац! Бац! По комнате распространился кислый запах порохового дыма. Бац! Бац! Даже хорошему стрелку было бы трудно попасть в птицу, которая носится туда-сюда по комнате, а уж внук нацистского дедушки определенно не был хорошим стрелком. Мы с Линой бросились на пол, чтобы нас случайно не задело. «Уже пять пуль выпустил, я считаю, – деловито шепнула мне Лина. – Как только дойдет до восьми, я брошусь ему под ноги. Он упадет, а ты бей его клеткой по башке. Слышал, как она грохнулась? В ней килограммов пять веса!»

Но, к счастью, наш совместный подвиг не понадобился. Потому что еще раньше, чем мы досчитали до восьмого выстрела, из двери выскользнул бесшумный, как всегда, Фишер – не в своем обычном плаще, а в неприметном сером костюме. Вилли Максович схватил Рыбина за запястье. Пистолет грохнулся на пол, и старик отшвырнул его носком ботинка в угол.

– Шайзекерл, – мягко, почти ласково сказал он советнику президента. – Швахкопф! – А нам любезно перевел: – Это «говнюк» и «тупица» на языке его покойного дедушки. Раз ему не нравится английский, пусть окунется в атмосферу нашего родного немецкого… Кстати об атмосфере. Деточка, что тут у тебя за невыносимый аромат? Я даже пока стоял на лестнице, глубоко его прочувствовал. Это он, что ли, какой-то дрянью так надушился?

– Дрянь – целиком моя заслуга, – скромно признал я. – Это маскировка. Я вылил целый флакон поддельной «Шанели», чтобы заглушить птичий запах. И вообще зря вы так долго стояли на лестнице. Пока вы там выжидали, нас, между прочим, грозились убить, особенно Корвуса.

– Прости, я заслушался, – хмыкнул Вилли Максович. – Когда еще услышишь такие откровения потомка нацистского бонзы? Его бы в музей Второй мировой войны – живым экспонатом.

Обезоруженный потомок бонзы подал наконец голос.

– Почему ты жив, старик? – угрюмо спросил он у Фишера. – Почему ты не сгорел в машине?

– Никто не сгорел в машине, – успокоил его Вилли Максович. – Ваша засада, наверное, до сих пор их ждет, а мы на них никуда и не ездили. Я предвидел, что Костанжогло нас сдаст, и открыл ему ненастоящий план. А в настоящем был другой главный элемент – не ворон, а воронка.

– Бред сивой кобылы! – раздраженно скривился Рыбин. – Какая еще, на хрен, воронка?

– Обычная, из школьного учебника физики, – объяснил Фишер. – Эффект акустической воронки – это когда ты делаешь в жесткой стене маленькую дырку. И все, кто за стеной, тебя отлично слышат. А в нашем случае еще и записывают. Иннокентий, пора, выпускай их на волю.

Недавно с помощью этого трюка обдурили инспектора ФИАП Кешу Ломова. Грех было не воспользоваться столь удобным гаджетом. Уже не таясь, я вытянул из ящика стола провод пульта и нажал на кнопку. За стеной послышался шум крыльев. Через минуту-другую он стал стихать, и тогда я открыл дверь в соседнюю комнату, где стояли ряды клеток – теперь уже пустые. Последние носители, расталкивая друг друга, покидали помещение через распахнутые окна и улетали в ночь. Корвус, почуявший свежий воздух, тоже сделал вид, будто присоединяется к общей птичьей компании и вот-вот выберет свободу от нас. Но на самом деле никуда улетать не стал, а уселся на один из подоконников и стал чистить перышки, отдыхая после сегодняшнего стресса.

– Про «лабуду» вы верно догадались, – сообщил я Рыбину. – Но не один только наш ворон, а еще четыре сотни отборных попугаев записали речь про ваш план войны и про убийство Сверчкова. И сейчас они разлетятся по Москве – всех не отловите, всех не задавите…

– Всех не задавим, – жалким тусклым голосом подтвердил Рыбин и тут же, без паузы, крикнул: – Но одного-то можно! Нужно! – Как-то вывернувшись из руки Фишера, он с громким охотничьим воплем кинулся прямо к подоконнику, где мирно сидел Корвус.

Если бы ворон испуганно кинулся назад в комнату, он, наверное, был бы пойман и растерзан. Но инстинкты у нашего Корвуса оставались хорошими: он, не раздумывая, метнулся вперед, в ночь. Летучесть его никто бы не назвал идеальной. Но внук рейхсминистра не умел летать вовсе. Пытаясь ухватить птицу, он проехался животом по подоконнику, высунулся в окно, взмахнул руками, потерял равновесие – и исчез…

Глухой удар. Треск деревянной тары, наваленной внизу под окном.

– Третий этаж не пятый, – спокойно сказал Вилли Максович. – И там внизу пустые ящики. Если удачно упасть, можно отделаться ушибами и переломами. Впрочем, интереса ради давайте спустимся и посмотрим. И главное, наш Корвус там где-то недалеко, не потеряйте его.

Мы втроем спустились по лестнице, аккуратно обходя двух лежащих без движения охранников Рыбина, вышли из здания и прошли сквозь чугунные воротца во внутренний дворик. Сверху на нас светила луна, а сбоку – фонарь. В их двойном свете мы первым делом увидели Корвуса, который с мрачным видом бродил вокруг обломков деревянных ящиков. Ворон был невредим – чего нельзя было сказать о советнике президента. Рыбин лежал на земле в крайне неудобной позе. Его шея была неестественно вывернута, как будто он хотел увидеть что-то позади себя. Я сразу сообразил, что упал он исключительно неудачно – несмотря на третий этаж.

– Так ему и надо, – безжалостно произнесла Лина. – Я бы такого гада сама столкнула. Кеша, ты не забыл? Мы теперь в оппозиции к режиму.

Вилли Максович поднял носителя с земли, отряхнул и посадил его ко мне на плечо.

– Ишь чего выдумал – строить Четвертый рейх! – сказал Фишер, глядя на Рыбина. – Ну уж нет, хватит! Третий с нашей помощью накрылся, а четвертому не бывать. Верно, Корвус?

– Нэвамоо! – уверенно подтвердил ворон и покрепче уцепился когтями за мой воротник.

Всего полгода прошло, а я его не сразу признал. И лишь когда мы с ним уже поравнялись, я вспомнил эту рыжую голову с большой центральной залысиной. Ссутулившись, человек плелся по улице, опустив голову – словно что-то высматривал на асфальте у себя под ногами.

– Привет, дядь Жень, – поздоровался я. – Как дела?

Менеджер оптово-розничной торговой точки «Сиди и слушай» Евгений Петрович Шишкарев ответил машинально, не поднимая глаз:

– Дела у прокурора, а у нас так, делишки…

Потом все-таки оторвал взгляд от асфальта, увидел меня и добавил беззлобно:

– А, это ты, прохвост! Слышал, тебя еще в сентябре турнули из Инспекции.

– Обижаете, дядь Жень, – весело отозвался я. – Меня, наоборот, уговаривали остаться. Сам ушел. Зачем мне ФИАП? Есть в этой жизни занятия поинтереснее.

– И то правда, – завздыхал Шишкарев. – На хрена тебе работать на дядю, с такими-то деньжищами? Кто бы мог подумать, что этот драный носитель, которого я, старый дурачина, выбросил, а ты прибрал, окажется антиком, мировой знаменитостью?

«Дважды знаменитостью», – мысленно уточнил я. Хоть и не сразу, но мне удалось выяснить, откуда вообще взялся наш Корвус. Оказалось, что в 1936 году первый американский посол в СССР Уильям Буллит, уходя со службы, подарил этого носителя тогдашнему советскому наркому иностранных дел Максиму Литвинову, а тот, не будучи большим любителем птиц, передал его на баланс своего наркомата, в отдел текущих фонограмм. Оттуда его и забрал новый нарком Молотов, когда пришла пора делать запись встречи с посланцем фюрера. Но каким путем, через сколько рук ворон попал к Буллиту от его первого владельца – знаменитого американского писателя, – никто так и не доискался. Думаю, Буллит не знал об этой дорожке, иначе бы, конечно, не выпустил сокровище из рук. И тем более не знал о биографии носителя Молотов. Для него, как известно, Корвус представлял ценность совсем по другой причине…