– Святослав так сказал? – переспросила Сванхейд, а Мальфрид сделала движение, будто хотела крикнуть то же самое.

– Да, – чуть тише, но уверенно подтвердила Соколина. – Когда Вестим был в этот раз в Киеве, сам от него слышал. Святослав давно подумывал, что на Луге надо ставить погосты, как на Мсте, и заканчивать с этими… родственными дарами. Старый Олав подарил эту дань своему родному брату, но не навсегда же! Его сыновья уже не заслужили таких подарков. Эта земля принадлежит князю, и дань там должны брать его люди.

Мальфрид верила каждому ее слову – было очень похоже, как сказал бы сам Святослав и «его люди». Она так и видела их – лохматого Икмошу, по первому знаку готового ринуться хоть на мамонта подземельного, опрятно и дорого одетого, уверенного Болву, рассудительного Радольва, дерзкого Сфенкела… Нет, Сфенкел уже три зимы как отправился воевать с сарацинами в Критское море. Но есть и другие – гридни, соратники, названные братья Святослава, которые ему куда ближе кровных родичей и которых он куда охотнее одарил бы.

– У нас на Сигвата управа найдется, – пообещала Соколина и встала. – Князь получит весной дань с Луги, и больше ему ни с кем не придется ее делить. Простите, что потревожила.

Она попрошалась и ушла со своими двумя отроками во двор, где дожидались ее лошади. После ухода боярыни хозяева еще некоторое время сидели в тишине, не расходясь, хотя говорить им было особо не о чем. Никто из них не любил Сигвата, но все понимали: с его падением исчезнет последняя память о былом могуществе их рода в северной Руси. У потомков Ветурлиди, в Варяжске и на Луге, сохранялись последние остатки независимой от Киева власти отдаленных потомков шведских Инглингов. Заканчивается долгий, двухсотлетний век власти отважных свейских конунгов в Гардах, трещат обломки их иссеченных щитов под железной стопой державы Русской.

Наконец Сванхейд опомнилась и остановила взгляд на Мальфрид:

– Ступай спать. Хвала асам, все это произойдет далеко отсюда и нас не затронет.

– Что – все это? – спросила Мальфрид, послушно встав со скамьи.

– Что? – Сванхейд вздохнула и тоже поднялась. – Человек моего внука Святослава убьет его двоюродного дядю, конечно. Не рада я, что привелось до такого дожить, но не вижу, как мы могли бы этому помешать.

– Никто не спасет обреченного, – буркнул Бер.

– Одно меня утешает, – Сванхейд перевела взгляд на него, – ни сыну моему, ни внуку участвовать в этом не придется. Я не могу спасти Сигвата и даже не думаю, что он должен быть спасен, но если бы ты или твой отец были принуждены пролить родную кровь, проклятье богов пало бы на нас и наших потомков навеки.

Когда Сванхейд скрылась за дверью спального чулана, Бер проводил Мальфрид в девичью избу и сдал на руки служанкам, чтобы помогли ей лечь спать. Но и укрытая теплым куньим одеялом, она долго лежала без сна, не в силах отвлечься от тревожных мыслей. Обреченный взгляд Сванхейд так и стоял у нее перед глазами. Та была словно вёльва, вынужденная говорить Одину «о судьбах предвечных всего, что живет». «Теперь вы знаете довольно – или еще нет?» – то и дело повторяла вёльва, надеясь, что ей позволят прекратить перечень грядущих несчастий.

Сванхейд не делала пророчеств, но глаза ее видели беду, и беда отражалась в них. Только то и было хорошо, что от имени князя теперь выступает Вестим и не Тородду придется усмирять Сигвата, своего двоюродного брата, по воле того, кто им обоим приходится племянником. Как так вышло? Почему рухнул родовой закон, отдав старших во власть младшего? И Сванхейд, почитаемая, как Фригг или Макошь, не может ничего изменить. Она сама двадцать пять лет назад посеяла судьбу рода – и вот они, горькие всходы раздора.

Ребенок беспокойно ворочался внутри, будто спешил принять участие в борьбе, не упустить своей доли битв и славы. Мальфрид поглаживала живот, стараясь улечься поудобнее. Ведь и в нем, сыне Волха, уже течет та же беспокойная кровь материнского рода…

* * *

Скорого вмешательства посадника Сигват мог не опасаться. Собирая княжескую дань, тот успел уйти вверх по Мсте довольно далеко, и прошло дней двадцать, прежде чем на льду Волхова показалась идущая от озера дружина. Мальфрид тоже взобралась на вежу посмотреть. Были конные и пешие, но саней мало – только с собственными дорожными пожитками и припасами. Все, что успели взять, Вестим оставил в том погосте, где его застали гонцы.

– Так он, поди, в эту зиму и свою дань не соберет! – сообразила Мальфрид.

Очевидно было, что до весны, до того как порушится санный путь, Вестим не успеет разделаться с Сигватом и обойти свои погосты.

– Видно, нет, – ответил Бер. Был он довольно угрюм, как и все эти дни. На веже дул ветер, нес мелкую снежную крупу, и Бер обхватил Мальфрид сзади, загораживая собой. – Но я думаю, за это Святослав с него не спросит. Судя по тому, что Соколина тогда говорила, если Вестим избавится от Сигвата, Святослав охотно подождет свою дань до следующей зимы.

Мальфрид промолчала, не желая говорить о Святославе, но про себя отметила, что Бер прав. Святослав не был жаден, он равнодушно смотрел на серебро, шелка и меха. Все это было нужно ему только для того, чтобы снаряжать и одаривать дружину. Избавление от Сигвата будет для него куда более ценным даром, чем даже дань. То, что в Приильменье есть еще хотя бы один полуконунг, должно было досаждать ему, как заноза.

В Хольмгард Вестим не заглянул. Дав дружине всего один день на отдых и баню, он сразу же увел ее на север, к Луге. За это время Сигват должен был обойти уже все свои владения, но все же Вестим предпочитал не ждать его близ Варяжска, а бросить ему вызов в тех краях, которые собирался вырвать из-под его власти.

Заканчивался месяц сечень. Мальфрид носила уже семь месяцев. Живот сильно вырос, ноги отекали, и с павечерницами она покончила – было уже не до пряжи, опухшие пальцы плохо слушались. Даже золотое кольцо Волха ей пришлось стянуть и носить на том же ремешке, на каком висела громовая стрелка. Однако она испытывала почти блаженство, сравнивая нынешнее время с той порой, когда она донашивала Колоска. Теперь-то ее тайный первенец уже сам бегал, а в то лето, в глуши лесной, ей приходилось туго. Теперь же служанки обували и разували ее, не приходилось даже самой наклоняться. Ребенок уже не толкался, а только ворочался. Если бы не тревоги, Мальфрид была бы совершенно счастлива.

Когда вести наконец пришли, она их проспала. Она прилегла среди дня, как обычно делала, и задремала. Потом дверь открылась, послышался шепот, потом звонкий детский голос. Мальфрид открыла глаза: голос был новый, не принадлежащий кому-то из малолетних домочадцев госпожи. У двери стояла Кюлли, служанка-чудинка, а возле нее два мальчика лет девяти-десяти; склонившись к ним, она, похоже, уговаривала их не шуметь. Волосы у обоих были рыжими, щеки красными, на носах веснушки. Они напоминали два молоденьких гриба-подосиновика. Мальфрид сразу их узнала: это были два старших сына Соколины, двоюродные братья Бера.

– Влад! Свеня! – окликнула она мальчиков.

К ней обернулись два очень похожих лица, но ни на одном не мелькнула улыбка.