ядовито вырвалось из собственных уст. — Он забрал себе ее волю и будущее, а вы после ее смерти замуровали ее в камень! Как бы вы себя ни утешали, Томас, что бы ни говорили, оправдания нет и быть не может.

— Я любил ее.

В башне вдруг стало тихо.

— Это должно всё объяснить?.. — моментально растеряла запал я, и впервые посмотрела на него другими глазами.

— И не переставал любить не на минуту.

— Мне не обязательно это знать, — скрестила руки на груди я, не зная куда себя деть. Влюблённый слуга навсегда сохранил для себя любимую? — Почему Лунные камни? — вдруг осенило меня.

«Отец опустился на одно колено и склонил голову в благодарность за подарок, а затем облачился обратно в свои доспехи и покинул то место, где Небеса оставили спасение Матери.»

Спасение Матери…

— Я наивно желал снова вдохнуть в нее жизнь, — подтвердил мою догадку Томас.

— Воскресить?

— Она не заслужила такой судьбы. Кто угодно, но не Мириам. Только огромным усилием воли мне удалось признать, что кристаллы не помогли. Тогда я прикоснулся к ней, сам не знаю зачем, и госпожа пошевелилась, — завороженно, будто вернулся в прошлое, и с придыханием, рассказывал он.

— Лунные кристаллы показывают прошлое… — проговорила, все еще будучи под впечатлением.

Каждое слово, каждое признание давалось мужчине с трудом. Как бы я ни хотела обвинить его во всех смертных грехах за то, что он сделал, в его намерении не было зла. Не было умысла причинить кому-либо вреда.

А любовь… Любовь действительно толкает на поступки, сожаления о которых не остывают никогда. Это мне знакомо.

Я отшагнула от Лунного саркофага моей матери и от стоящего рядом с ней Томаса. Мне почему-то было необходимо посмотреть на них со стороны.

На них, как на… пару?

Он сам сказал, что был в нее влюблен. Ответила ли она взаимностью? Скорее да, раз доверила ему свою последнюю волю.

— Она ведь тоже вас любила, — не спрашивала, а констатировала я. Да и по глазам Томаса, потухшим от незатянувшихся ран, всё было видно.

— Я был самым счастливым человеком в мире, — гордо и торжественно, но в то же время сдержанно пояснил он.

Останься я в Сорре, мне бы никогда не встретился Теон. И я не знала бы той, пусть и ранящей, но самой настоящей любви, что вопреки всему покорила мое сердце.

Мириам повезло куда меньше, сначала в ее жизни был кандидат — мой отец. И уже потом, возможно, она нашла любовь в своем страже. Отчасти, я понимаю, какие качества могли уверить ее в том, что он достойный человек. Ведь если он помогает мне, то наверняка когда-то помогал и ей.

Только она умерла, когда я была совсем крохотной. Воспитание в Третьемирье, согласно документам, началось с моего рождения. В Песчаном Замке мне ничего не говорят ни про мою мать, ни про мое детство. Поэтому довольствоваться могу только доступной мне информацией.

Полюбила ли она Томаса, будучи беременной? Куда так быстро мог испарится кандидат?

Не сходится.

— Сколько мне было, когда она и вы, — я помедлила, прежде чем продолжить, — поняли, что влюблены?

Ответом послужило молчание. А еще взгляд, темный и многозначительный, будто Томас выжидал. Но чего?

Небеса…

Меня словно окатило лавой, и как же я могла быть так слепа? Обойдя его по широкой дуге, я выбежала из башни обратно в пещеру. И неслась так быстро, что мои ноги едва касались земли.

Конечно же он последовал за мной. И звал по имени, опять и опять. То, что Томас меня настигнет было неизбежно, и когда это случилось, я просила… умоляла его только об одном:

— Молчите, молчите, молчите! — не поворачиваясь к нему, повторяла я.

— Лея…

— Ради всего святого, ничего сейчас не говорите! — мой крик эхом отразился от стен пещеры.

— Прости меня! — просил обманщик, предатель и мой отец.

— Все это время… — мне не хватало воздуха. — Все это время вы знали, что я ваша…

— Моя дочь. Да, знал. И, прошу, дай шанс все тебе объяснить, а после… После можешь делать со мной, что хочешь. Я полностью вверяю тебе свою жизнь.

Глава 23

Песчаный Замок, нарядный и сияющий, наконец дождался этого особенного дня. Натертые до блеска полы отражали танцующие языки свеч и золотистые штрихи многочисленных ламп, расставленных по окнам.

Каждый житель Сорры должен был знать, что этот день настал. И самый просто способ оповестить людей — выставить на каждое окно замка зажженную лампу.

Наставницы заблаговременно развесили по стенам торжественного зала праздничные полотна. Старые, чуть поблекшие от времени, но тщательно отглаженные, изображения рассказывали истории.

На первом, белая женская фигура — Мать, опустив голову стояла перед уходящим за горизонт солнцем, что последними лучами освещало погост. Вокруг не было ни души, а среди покосившихся могильных камней, расправив безжизненные крылья, лежали черные вороны. Это полотно было символом трагедии, что неизменно настигает мир.

Следующее изображение подразумевало выбор, который предстоит принять сенсарии, дабы восстановить баланс и вдохнуть в природу жизнь. Только такое объяснение успокаивало меня, и останавливало от того, чтобы сорвать со стены этот ужас. Одна единственная женщина и по обеим от нее сторонам, преклонив колено стоят мужчины. И их даже не десятки! Очередь из темных, безликих фигур уходит так далеко, что художник даже не потрудился наделять их чертами.

Третье полотно было символом надежды, ведь Мать выбрала кандидата и теперь ждет от него дитя. В этот раз на женщине перламутровое одеяние, но что-то мне подсказывало, что изначально ткань изобразили розовой. Традиционный цвет для новорожденных девочек. Она обнимает ладонями округлившийся живот, лицо и голова ее прикрыты нежным шарфом. И все же художник не упустил той полуулыбки, что покоится на лице сенсарии, ожидающей ребенка.

Последнее, четвертое изображение бросалось в глаза ядовитым зеленым цветом. Буйство растений, цветов, тяжелых фруктовых ветвей… Плодородие — вот, что наконец получила природа, когда родилась новая сенсария.

Четвертое полотно являлось символом начала новой жизни, ведь теперь все невзгоды позади.

Или нет?..

Проблема была в том, что эти четыре диковинных гобелена рассказывали не одну единственную историю, а описывали нескончаемый цикл. И сегодня мне предстоит пережить событие, некогда изображенное на втором полотне: день кандидатов.

Тетки предупреждали меня о нем, готовили, наставляли… Но разве я могла их слышать, когда в ушах звенели слова Томаса? Его откровения, признания и тайны легли на меня гранитной плитой. А запечатанная в лунном кристалле Мириам, ее образ и подаренные иллюзии движений, стали целой горой неподъёмных гранитных плит.

Я