— Но эти письма были такими подлинными! — вскричала она.

— Да, они подлинные. В этом часть власти слов, Мэри. Они покоряют даже на бумаге. Сказанные или написанные, они могут вдохновить попранных на восстание, как произошло во Франции и в Америке. Слова — вот что отделяет нас от животных.

Гнев словно бы не желал вспыхивать. Мэри сидела в ошеломлении, пытаясь вспомнить, что именно она говорила Ангусу про Аргуса. До какой степени дурой она выглядела? В какой мере — глупой, иссохшей без любви старой девой? Получал ли сидящий в нем, как он сам выразился, бес удовольствие, мороча ее?

— Вы сделали из меня дуру, — пробормотала она.

Он схватил ее запястья, вздохнул.

— Никогда сознательно, Мэри, клянусь. Ваши превозношения Аргуса повергали меня в смирение и стыд. Я жаждал признаться, но не смел. Открой я правду, вы бы оттолкнули меня. Я бы потерял самого дорогого мне друга. Мне оставалось только ждать, пока вы не узнаете меня настолько хорошо, чтобы простить. Молю вас, Мэри, простите меня!

Он упал на колени и моляще простер к ней сжатые руки.

— Да встаньте же! — рявкнула она. — Вы выглядите дурацки. Можно подумать, вы предлагаете мне брак.

— Так я же и предлагаю брак, — взвыл он. — Я люблю вас больше жизни, упрямая, прагматичная, предубежденная, слепая, глухая, обворожительная деваха!

— Встаньте! Встаньте! — Вот все, что она сказала.

Сокрушенный, он с трудом снова взгромоздился на свой камень, глядя на нее в полном ошеломлении. Она ни на йоту не утратила спокойствия, хотя как будто не оскорбилась на то, как он ее величал. До чего же она красива с чудесной прической, одетая в платье, пленительно ей идущее. Ее губы полуоткрылись.

— Вы говорите, что вы — Аргус, это шок. И вы меня любите — это еще один шок. Вы хотите жениться на мне — третий шок. Должна сказать, Ангус, когда вы начинаете говорить на серьезные темы, то словно не знаете, когда остановиться.

Внутри нее разгорался уголек упоительной теплоты, но она не собиралась сказать ему про этот уголек, пока он не помучается гораздо больше. Ах, мой самый дорогой друг! Если мы поженимся, ты всегда будешь рядом со мной. Не знаю, любовь ли это, но, безусловно, подходит, как ее замена.

Наверное, ее лицо немножко приоткрыло спрятанный уголек, так как Ангус внезапно расслабился, а на его щеках появились ямочки, грозя перейти в рытвины.

— Минута остановиться, — сказал он, — наступит, когда мы разберемся во всем к нашему взаимному удовлетворению. Я полюбил вас с первой же нашей встречи в Хартфорде… Ах, какое унизительное мучение сознавать, что я — Аргус, пока вы восхваляли достоинства этого чертова вымысла! Мое самоуважение скукожилось в ничто, потому что я, богатый, влиятельный Ангус Синклер, для вас был всего лишь соприкосновением с вашим героем Аргусом.

— Это продолжалось недолго. Во время нашей первой же прогулки мне стало ясно, что я обрела друга, который не вынудит меня спровадить его из-за признания в любви и предложения брака. И к нашей девятой прогулке, вкупе со всеми обедами и зваными вечерами, я уже представить себе не могла, как я буду дальше жить без вас. Даже нынче после признания в любви и предложения брака у меня нет сил вас спровадить.

— Если вы меня простите, то потому, что любите меня в ответ, — сказал он, порывисто наклоняясь к ней. — Вы меня простите?

— Уже простила. Означает ли это любовь? Тут я должна положиться на ваше слово. Однако я знаю твердо, что для счастья мне необходима ваша верная непреходящая дружба. Я выйду за вас, чтобы сохранить моего самого дорогого друга. И когда буду выводить вас из себя, вы должны говорить мне об этом. Я убеждаюсь, что принадлежу к тем людям, которые постоянно выводят других людей из себя. Бедная мисс Скримптон уже не находила слов, когда я позволила ей вернуться в Йорк, а Мэтью Споттисвуд завел привычку прятаться, чуть узнает, что я вот-вот приеду. Чарли говорит, что я эксцентрична. Ангус, я не вижу смысла в притворстве. Я очень трудная и допекающая личность, — сказала Мэри без намека на жалость к себе или огорчение, что она такая. Правда — это правда, так к чему роптать?

— Поэтому я и люблю вас, — сказал он, чуть не лопаясь от счастья. — В чем-то мы похожи: нам, например, нравится рыться и подсматривать, а стоит нам вонзить зубы, мы их не разожмем. К тому же я и сам немножко сумасшедший. Не то бы я не отправлялся в плавания по Северному морю зимой. Но, к величайшей моей радости, дражайшая моя Мэри, жизнь с вами никогда не будет скучной.

— Я испытываю точно то же, — сказала она, вставая. — Идемте, нам пора вернуться. Я хочу узнать про Аргуса все.

Да, он лопался от счастья… но она? Возможно, я никогда этого твердо знать не буду, подумал он. Ее самообладание сходно с каменной стеной. Как мне протаранить эту стену?

В этот вечер они пообедали a deux[7], что заметно смутило Парментера, всегда впадавшего в уныние, когда владельцы отсутствовали. В Дарси-Хаусе был свой штат прислуги. Дружеская фамильярность между мисс Мэри и мистером Синклером не соответствовала его понятиям о приличиях, но он знал, что мистер Фиц и миссис Дарси не увидели бы ничего неподобающего в желании двух людей на пороге сорока лет провести вечер наедине друг с другом. И когда они удалились в плюшево-лиловую маленькую гостиную, хранившую по одной картине Фра-Анджелико, Джотто, Боттичелли и три Каналетто (откуда и ее название «Итальянская комната»), Парментер наконец сдался. Поставив на стол портвейн, коньяк и черуты, он предоставил их самим себе.

— Хотела бы я знать, кто из Дарси коллекционировал эту великолепную живопись? — спросила Мэри, принимая рюмку портвейна для храбрости.

— Понятия не имею, хотя и уверен, что они были проданы в сто раз ниже своей истинной цены какими-то обедневшими итальянцами.

Ангус не потрудился взглянуть на картины: он был поглощен созерцанием Мэри в ее платье с низким вырезом из тафты лимонного цвета с карминными полосками. Этой длинной изящной шее, думал он, не требуются драгоценные камни для придания ей красоты, однако бриллианты подчеркнут ее. Какой безупречный изгиб!

— Я считал Элизабет самой красивой из известных мне женщин, — сказал он вслух, — но ей далеко до вас.

— Вздор! Вы одурманены, Ангус, что притупляет ваш вкус и способность судить. Я слишком худа.

— Может быть, по канонам нынешней моды. Но худощавость идет вам, хотя большинство женщин она превратила бы в тощих старых куриц. На память сразу приходит Каролина Бингли.

— Можете курить, если хотите. Пить портвейн дамам не положено, но мне он нравится больше других вин. Не так смахивает на уксус.

Он пересел из покойного кресла на кушетку и приподнял бровь.

— У меня нет желания творить облака. Сядьте-ка вот тут со мной. Я ведь все еще не поцеловал вас.

Она села рядом с ним, но боком — слишком далеко для поцелуев и ласк.