Таббик ненавидел воров. Отдавать деньги, заработанные долгим тяжелым трудом, казалось невыносимо больно. Руки его тряслись даже сейчас, когда он изо всех сил сжимал ручку метлы. Наконец, словно собравшись с силами, он взглянул на девушку.

— Ничего не поделаешь, малышка. Неужели ты не понимаешь? Можно удивляться лишь тому, что они не появились раньше. Помнишь маленького Герания?

Александрия кивнула. Таббик назвал имя ювелира, работавшего еще дольше, чем он сам, и создававшего прекрасные золотые украшения.

— Так вот, он отказался платить, и они изуродовали ему правую руку. Молотком. Представляешь? Работать он больше не может, но им на это, естественно, наплевать. Главное, чтобы о судьбе несчастного узнали другие, такие, как я, и из страха безропотно отдавали заработанное тяжким трудом. — Таббик замолчал и с такой силой сжал метлу, что она громко хрустнула. — Так что доставай-ка лучше инструменты, девочка. Сегодня нам предстоит закончить три заказа.

Голос звучал тускло, безжизненно, а сам Таббик словно и не собирался готовить мастерскую к открытию.

— У меня есть друзья, — негромко произнесла Александрия. — Юлий и Брут сейчас далеко, но я знакома и с Крассом. Так что вполне можно надавить на бандитов. В любом случае это лучше, чем сидеть и молча сносить издевательства.

Лицо Таббика вовсе не утратило мрачного выражения.

— Попробуй. Хуже не будет, — равнодушно ответил он.

Тедий со вздохом спрятал меч в ножны.

— Мне очень жаль, что так получилось. Простите, — печально произнес он.

— Не извиняйся, — успокоил мастер. — Этому наглому петуху не понравился твой воинственный вид, как бы он ни хорохорился.

— Почему же ты все-таки решил ему заплатить? — не могла успокоиться Александрия.

Таббик фыркнул.

— Да потому, что вот этот твой верный страж непременно убил бы наглеца, но пришли бы другие и дотла сожгли нашу мастерскую. Они не имеют права позволить победить хотя бы одному из нас, девочка. Ведь в таком случае остальные тут же прекратят платить. — Мастер повернулся к Тедию и положил сильную руку на плечо ветерана, не обращая ни малейшего внимания на его смущение. — Ты держался прекрасно, хотя на твоем месте я непременно нашел бы замену сыну. В этом деле нужен человек, способный убивать, понимаешь? Сейчас выпейте горячего и перекусите, прежде чем выходить на холод, а вечером непременно приходи. Понятно?

— Я приду, — коротко заверил Тедий, взглянув на красного от стыда сына.

Таббик пожал охраннику руку и кивнул, довольный полученным ответом.

— Ты хороший человек, — заключил он. — Вот только одного мужества здесь маловато.

Брут внимательно посмотрел на треснувшее стекло водяных часов. Несмотря на меховые перчатки, пальцы его онемели от холода. Единственное, чего он сейчас хотел, это вернуться в казарму, укутаться и залечь, словно медведь в берлоге. Но необходимо было продолжать обычную, рутинную работу, которой так много в жизни легиона. Хотя люди страдали от холода, как от самого лютого врага, часовые все равно должны были сменяться точно по часам, в которых тонкая струйка воды перетекала из одного стеклянного сосуда в другой ровно за три часа. Брут тихо выругался: от прикосновения разбитое стекло развалилось и упало на снег. Центурион озадаченно потер заросший подбородок. Юлий считал, что на холоде бриться не надо, но Бруту совсем не нравилось, что уже через час пребывания на морозе дыхание замерзало и щетина превращалась в сосульки.

— Укрытия не помогают. Придется разводить костры. Небольшие, только чтобы вода не замерзала. Разрешаю для этого взять из запасов несколько поленьев. Огонь могут поддерживать сами часовые. Они наверняка обрадуются даже такому теплу. Скажи кузнецам, чтобы сделали железный кожух — необходимо защитить стекло и дерево от огня, а то вода просто выкипит.

— Обязательно. Спасибо, — с готовностью согласился начальник караула, довольный тем, что избежал выговора. Брут же подумал, что тот должен был сам найти выход, а не лишать легион единственного надежного способа измерять время дежурства часовых.

Римские воины на своем опыте поняли, почему галлы решительно отказывались воевать зимой. Первый снег был настолько обильным и тяжелым, что проломил крыши казарм и превратил уютные дома в хаотичное смешение льда, снега и ветра. На следующий день снега выпало еще больше, а через месяц Брут уже не мог вспомнить, что такое тепло. Хотя каждую ночь возле стен разводили огромные костры, нагретый воздух поднимался лишь на несколько футов, а потом его уносил в небытие бесконечный и безжалостный ветер. По Рейну плыли ледяные острова величиной с повозку, а иногда снегопады становились такими сильными, что от одного берега к другому простиралась подвижная белая корка. Брут спрашивал себя, замерзнет ли река окончательно.

Казалось, что весь день проходит в темноте. Юлий заставлял людей работать как можно дольше, однако закоченевшие руки скользили, и нескончаемые травмы заставили полководца все-таки пойти на уступки зиме и отложить строительные работы.

Брут с трудом шел по лагерю. Ноги неуклюже и болезненно скользили на оставшихся от грузовых повозок заледеневших колеях. Волов пришлось заколоть, так как пасти их было негде. Холода имели свое достоинство, угрюмо подумал Брут, по крайней мере замерзшее мясо долго оставалось свежим. Взгляд его упал на припорошенную снегом кучу туш. Мясо казалось твердым, как камень. Впрочем, в этой стране все было таким.

Брут поднялся на земляной вал и посмотрел в серую даль. Нежные снежинки щекотали щеки и долго не таяли на холодной коже. Пейзаж не вселял бодрости: впереди расстилалось поле, покрытое множеством пней. Когда-то это были высокие раскидистые деревья, но римлянам пришлось срубить их на дрова.

Лес немного защищал от безжалостного, неутихающего ветра. Теперь уже все понимали, что нельзя было рубить деревья возле лагеря, но такой злой зимы никто не ожидал. Она оказалась убийственно холодной.

Центурион знал, что многие из воинов не имели по-настоящему теплой одежды. Те, кому достались воловьи шкуры, ежедневно смазывали их жиром, и все-таки на морозе они все равно становились жесткими, словно железо. Пара меховых рукавиц стоила больше, чем легионер получал за месяц службы, причем цена постоянно росла, ведь в округе давно переловили и перебили всех зайцев и лис.

По крайней мере легионерам наконец-то выплатили жалованье. Цезарь забрал из сундуков Ариовиста столько серебра и золота, что смог отдать каждому из воинов долг за три месяца. В Риме эти деньги просочились бы сквозь пальцы, потраченные на девочек и вино. Но здесь, в снежной пустыне, единственным развлечением оставались азартные игры. Результат, правда, был таким же: уже через несколько дней после получения жалованья многие из игроков снова погрузились в глубокую бедность. Однако самые серьезные и положительные из воинов смогли послать домой, родственникам, достаточно солидные суммы.

Брут завидовал счастливчикам, которых отправили через Альпы в Аримин до того, как закрылись перевалы. Решение об отправке обрадовало людей, хотя центурион прекрасно сознавал, что принято оно по необходимости. В такую суровую зиму главной задачей оказалось элементарное выживание. Поэтому на протяжении всех этих темных месяцев невозможно было охранять захваченных в плен германских воинов. Лучшим выходом казалось просто продать их в рабство в качестве гладиаторов, охранников и слуг. Для этого требовалось разъединить людей, а потом переучить. В Риме существовала традиция, по которой выручку от боевых выступлений рабов получали легионеры, их захватившие, так что пленные могли принести немало золотых монет тем, с кем совсем недавно сражались.