Тибо уже обшаривал взглядом подвал в поисках чего-нибудь, что хотя бы отдаленно могло напоминать ложе, когда до него донесся еле слышный стон... мгновенно его отрезвивший. Изабелла тоже его услышала, и пара тут же разомкнула объятия.— Кажется, это оттуда! — проговорил Тибо, указывая на проход между кувшинами с маслом и вином и мешками со всевозможной снедью.

Прихватив горевший у входа факел, Тибо направился в глубь подвала, где была дверь — довольно трухлявая, но с новым крепким замком. Стон доносился из-за этой двери.

— Будьте осторожны! — шепнула Изабелла.

— Дайте мне ключи и возьмите факел!

Он лихорадочно перебирал связку, отыскивая ключ, который мог бы подойти, попробовал два, которые в замке не повернулись, и, наконец, нашел нужный, оказавшийся и самым новым. Хорошо смазанный замок быстро подался, низкая массивная дверь отворилась, выпуская тяжелый запах.

— Стойте здесь! — приказал Тибо. — Может быть, там больной и опасный зверь...

— Никакое животное, даже очень ценное, не запирают так надежно! — Логично возразила Изабелла, передавая ему факел.

Пригнувшись, он вошел и стал всматриваться в непроглядную темень этой тюремной камеры, — по-другому не назовешь, — без света и воздуха, где невозможно было распрямиться. И, ужаснувшись при виде того, что высветил факел, невольно вскрикнул: «О, господи!»

Женщина, едва прикрытая лохмотьями изодранного платья, лежала, скорчившись, на гнилой соломе, от которой и исходил этот нестерпимый запах. От железного кольца у нее на щиколотке тянулась цепь, приковывавшая ее к стене, но несчастная была в таком состоянии, что эта предосторожность казалась излишней. Поначалу Тибо разглядел лишь грязное, истерзанное, страшно исхудавшее тело, сплошь покрытое паразитами, и длинные спутанные черные волосы, за которыми не видно было лица. Бедняжка продолжала тихонько стонать, не замечая вошедшего.

Охваченный страшным предчувствием, Тибо уже потянулся убрать волосы с ее лица, но вошедшая следом за ним Изабелла его опередила.

— Господи Иисусе! — воскликнула она, увидев худое, бледное безжизненное лицо в синяках и следах запекшейся крови.

Ввалившиеся глаза были закрыты, щеки запали.

— Она без сознания! — горестно воскликнула Изабелла. — Надо о ней позаботиться, но прежде всего надо вытащить ее отсюда. Должен же быть ключ, которым отпираются кандалы?

Ключа не нашлось: кольцо было запаяно, и это означало, что несчастная была обречена томиться здесь до тех пор, пока не умрет. После чего оставалось только замуровать дверь.

— Это чудовище поплатится жизнью! — прорычал Тибо. — Клянусь моим мечом!

— Это чудовище... ваш отец, друг мой, — печально отозвалась Изабелла.

— Может быть, он и дал мне жизнь, но это не делает его отцом. И я поклялся вашему умирающему брату позаботиться об Ариане. Постойте! Я пошлю Ходу за кузнецом. Надо прежде всего разрубить эту цепь, а там посмотрим, что делать...

Но эфиоп скрылся, прекрасно понимая, что первым делом гнев рыцаря обрушится на него. И тогда Тибо встал посреди забитого беженцами двора и крикнул:

— Есть среди вас кузнец?

Вперед вышел бородач, тащивший за собой тяжелый кожаный мешок, в котором была его наковальня, и другой, поменьше, с инструментами.

— Меня зовут Симон, я из Иерихона.

— Отлично. Подожди минутку!

Он взбежал наверх, схватил с какой-то кровати пурпурное шелковое покрывало, перебросил его через руку и вернулся к кузнецу. Они вместе спустились в подвал, и Симон без труда разрубил цепь на несчастной женщине.

— С кольцом справиться будет труднее, но я думаю, что смогу это сделать, не поранив бедняжку. Боже мой, до чего ее довели! В каком она состоянии!

Тибо расстелил на полу покрывало и хотел взять Ариану на руки, чтобы переложить ее туда, но Симон робко возразил:

— Позвольте мне, господин рыцарь. Ваша кольчуга может ее поранить.

Тибо и в самом деле снимал кольчугу только для того, чтобы помыться. Как и все защитники города, он не расставался с ней ни днем, ни ночью, даже спал в ней. Симон с нежностью, свойственной некоторым очень сильным людям, поднял Ариану с ее мерзкой подстилки и уложил на покрывало, в которое Изабелла, обливаясь слезами, осторожно ее завернула.

— Отнести ее в спальню? — спросил Симон.

— Нет. Мы перенесем ее к моей матери, в дом Ибелина. Надо найти врача! Займитесь этим, Тибо! А я покажу дорогу... Кузнец, я заплачу тебе за труды. Особенно если ты сможешь снять с нее кандалы, не повредив ей ногу.

А Тибо торопливо направился в еврейский квартал, моля Бога о том, чтобы Жоад бен Эзра по-прежнему был там.

Искусный врач-еврей по-прежнему жил на улице Смоковницы, но сейчас его не было дома. Из-за притока беженцев его рабочие часы бесконечно удлинились.

Однако Тибо отыскал его на улице Иосафата, недалеко от одноименных ворот. Врач был занят тем, что смазывал бальзамом ожоги женщины, обварившейся из котла, и Тибо пришлось сдержать нетерпение до тех пор, пока Жоад бен Эзра не закончил перевязку. Однако и после этого он отказался сразу же последовать за рыцарем, ссылаясь на то, что ему надо навестить нескольких тяжелобольных.

— Они подождут! — решил Тибо. — Армянка Ариана и большой опасности и нуждается в вашей помощи. Надеюсь, вы ее помните?

— Девушку, которую король Бодуэн называл своим ангелом? О, да, я помню ее, и я не знал, что она больна: после смерти прокаженного меня больше не звали во дворец!

— Она уже не во дворце.

По дороге Тибо постарался как Можно подробнее изложить врачу, при каких обстоятельствах они нашли молодую женщину, и в каком она быласостоянии. Когда они вошли в спальню Изабеллы, Симон все еще находился там и заканчивал осторожно распиливать железное кольцо, замкнутое на щиколотке Арианы, — перед этой процедурой ее раненую ногу обложили толстым слоем корпии.

— Я решила, что лучше это сделать, пока она без сознания, — объяснила Изабелла. — Похоже, она ничего не почувствовала... или почти ничего.

Когда Симон ушел, унося с собой туго набитый и вполне заслуженный им кошелек, врач выгнал из комнаты всех, включая Тибо; он разрешил остаться только Изабелле, зная, что она сумеет толково ему помочь. Тибо тем временем отправился в сад, чтобы поздороваться с той, кого все еще называли королевой Марией. Она учила молитвам свою младшую дочь Маргариту, двухлетнюю крошку, четвертого ребенка, родившегося от ее брака с Балианом. Третья, малышка Хелвис, стояла рядом и старалась помешать уроку, щекоча нос младшей сестренки веточкой жасмина. Двое старших братьев, Жан и Филипп, уже начали под руководством мужчин свою рыцарскую подготовку.

Семейная картина на фоне маленького цветущего сада выглядела прелестно, девочки заразительно смеялись, а Мария Комнин была не слишком строгой матерью. Она смеялась вместе с дочками и даже не догадывалась, как отрадно было смотреть на них рыцарю, в глазах у которого все еще стояло ужасное зрелище, представшее ему в доме Жослена де Куртене.