Ишь, ручищи… небось углежог или скорняк — за год не отмоешь!

Псоядец, хлопающий по плечу кшатрия?! Да раньше такого и на порог бы не пустили в питейное заведение, куда заглядывают уважаемые люди. Кшатрий, позволяющий чандале подливать себе в чашу?! О-хо-хо, времена наши тяжкие, изобилующие развратом и непотребствами, а также идеями о равенстве и братстве…

— А-а, этот… — протянул сотник. — Ну да, Бха… тха… ха! Видали такого! Клянусь собственными потрохами, видали! — когда в Двараку послов сопровождали. Я еду, а Он, понимаешь, идет. Пешком. По стеночке. Пьян был, понимаешь, как… как… и вообще: это все дравиды придумали. Про Бха-гхавана. Для смущения умов.

— Ну ты, арийская морда! Ты полегче! Нажрался свинья свиньей, а туда же!

— Я? Это я — нажрался?! Да я океан… одним глотком! Пшел вон, клеветник!

— Сотник попытался замахнуться, но едва не подбил себе глаз и бессильно уронил руку на столешницу. — Это Он был пьян, а не я! Пьян, как… как бог! Вот. Ну я тогда еще, понимаешь, и подумал… О чем это я подумал? А, вспомнил! Подумал: раз этому, который теперь главный на небе, с утреца можно, то чем мы хуже?

— А ничем! Ничем не хуже! — с готовностью согласился оборванец, придвигая к себе кувшин с остатками медовухи и поспешно наполняя жертвенную чашу с резьбой по ободку. — Совершим же возлияние в честь…

— Совершим! — Сотник плюхнулся мордой в блюдо и захрапел во всю глотку, присвистывая красным сплющенным носом.

Оборванец проворно допил хмельное, крякнул и направился к выходу, по дороге как бы невзначай мазнув рукой по поясу собутыльника.

В результате кожаный мешочек с серебром переменил владельца.

— Ну?!

— Порядок! — возвестил гордый оборванец толпе кабацкой голи, поджидавшей его снаружи, и потряс перед сизыми рожами добычей. — Гуляем?

— А может, лучше в блудилище сходим? Говорят, у тетки Урмилы две брахманские женки объявились! Таких углом поставишь, одну сзади, вторую спереди…

— Ты б помылся прежде, козлина!

— Сам козлина! Баня, между прочим, денежек стоит! А у тетки Урмилы платишь — бери… Хошь мытый, хошь немытый: кому какое дело! Польза — она и есть Польза!

— Это верно! Гуляй, братва, однова живем! И-эх, а мал-ладого падагоптра несут с пр-рабитой головой!.. Разлюли малина…

* * *

Рай?

Прежде запретные удовольствия теперь предлагались открыто, бесстыже сверкая разноцветьем вывесок: от хмельного и дурманных курений до каких угодно естественных и противоестественных утех с женщинами любой варны, мальчиками, животными, специально отшлифованным изнутри бамбуком…

Чего изволите?!

Рай?

В Двараке, стольном граде Черного Баламута, люди раньше других усвоили: время Закона ушло. И на смену ему идет время Пользы. Выгоды. Тот же пострел, кто осознает это первым, успеет урвать себе больше других.

Ядавы осознали.

Первыми.

Или одними из первых.

Что толку гнить в лесном ашраме, размышляя о Вечном и запивая коренья ключевой водой? Что толку в аскезе и кшатрийской чести, если боги перестали являться к аскетам и царям, дабы одарить их согласно накопленным заслугам? Что толку в купеческом слове, если честность грозит разорением в этом приюте мошенников?! Надежда на райские миры после смерти, говорите? Дхик! Возлюбим нового Бхагавана, возлюбим всем сердцем — и пусть катятся к Великой Матери все заслуги вместе с их плодами! За Бхагаваном как за каменной стеной!

Даром, что ли, сказано:

Даже если ужаснейший грешник

Чтит Меня безраздельной любовью,

То и он именуется «праведник»,

Ибо он рассудил безупречно.

Тот, кто знает, — не видит различий

Между брахманом-дваждырожденным

И коровой, слоном, собакой

Или тем, кто собаку съедает…

Что говорите? Здесь, на земле? Рядом живет? Гауду глушит, не просыхая? Ну да, конечно! Кто ж не знает Черного Баламута, нашего любимца! Пусть пьет! Он у нас — земное воплощение Бхагавана, ему все можно! А раз ему — значит, и нам не заказано…

Что? Сам Бхагаван и есть? Собственной персоной?! Это Баламут-то? Ну, вы и загнули, господин хороший! Хотя… бхут его разберет! В общем, наливай!

Опустели обители, и лишь наиболее стойкие или просто упрямые отшельники еще продолжали истязать свою грешную плоть, не спеша податься в торговцы, сборщики податей или, на худой конец, в храмовые жрецы. Да и то сказать, торговать тоже уметь надо, особенно в наш век Пользы, когда чуть зазеваешься — на ходу подметки обрежут! А в храмах сейчас сплошное запустение: брахманы дерут втридорога, паства упирается, сквалыжничает, вот и приходится дваждырожденным, которые порасторопнее, бродить по миру с сумой: подайте на молельню в Брахмагири! киньте монетку на святую криницу Собачьей Шерсти! а вот Пруды Рамы! кому омыться, очиститься, скинуть грешок-другой?!

Нет, уважаемые, лучше заняться каким-никаким мирским промыслом: зубы-то на полку рядом с утварью не положишь!

Чудес на свете не бывает, божественных явлений шиш дождешься, предсказания врут, обряды впустую — к чему швырять деньги на ветер, кормить этих дармоедов? Пользы от них — шакал наплакал! Пусть сами зарабатывают свой хлеб в поте лица своего!

Польза.

Госпожа наша! — теперь ты диктуешь все и вся, только иные это еще не допоняли. Но поймут, и очень скоро!

Этот лес чандалы-псоядцы рубили? Ну и что? Мне-то какая разница? Бревна как бревна, хоть избу строй, хоть костер пали! А пошлина вдвое меньше. Вот и беру. Не один ведь беру: артелью стараемся… Скверна? Просека на просеке? А идите-ка вы со своей скверной знаете куда? Время — деньги, а тут вы с вашими просеками!

Замужем? Можно подумать, я не знаю! И мужа ее знаю, сосед он мой! Как нам не стыдно? А никак не стыдно! И так не стыдно, и сяк не стыдно, и вот эдак тоже! Вон поглядите, кстати: муж ее куда направился? В блудилище, ясное дело! Там моя супружница в окошке деньги принимает, а когда запарка, то и пособит… Стыдитесь сами, хорошие мои, ежели вам невтерпеж, а с вашими заповедями к градоначальнику сходите. Он ближнего любит, у него темницы пустыми не простаивают…

Рай?

Ад?

Наивные люди: рай, ад… ведь ясно сказано новыми проповедниками: «У того, кто считает духовным учителем самого себя, глупый ученик!» А раз так, раз я — пыль, прах, и жить мне на земле сущие пустяки…

Рассвет эры Пользы властно вступал в свои права.

Однако Закон еще таился по углам. И, уходя, успевал карать кое-кого из тех, кто слишком быстро сбросил его со счетов.

* * *

Зловещие знамения одно за другим наводили трепет на жителей крепкостенной Двараки. Некий черный как уголь человек с безволосой головой повадился бродить по улицам города, заглядывая в окна домов и лица прохожих, — ядавы в испуге шарахались от него, как от чумного. Человек молча глядел на них пустыми глазницами и шел дальше, и многие шептали, что это сама Смерть в тайном облике разгуливает по улицам. Поминалось всуе имя Черного Баламута, но болтунам живо поукоротили языки. Говорили также, будто дюжина подвыпивших смельчаков истратила на незнакомца пару колчанов, но стрелы не причинили чернецу вреда, а герои-стрелки вскоре умерли в страшных мучениях от неизвестной болезни.