– С тех пор как Хадсон сотворил то, что сотворил, все изменилось и идет не так, как раньше. За последние пятьсот лет между разными видами сверхъестественных существ произошло три войны, и из-за Хадсона едва не разразилась четвертая. И хотя мы положили ей конец до того, как дело зашло слишком далеко, недоверие к вампирам, история которого насчитывает уже немало веков, опять вышло на передний план.

Добавь к этому еще и то, что многие своими глазами видели, какой силой обладаю я, и никто этому не рад. И можно ли их винить? Ведь откуда им знать, что я не стану таким же, как мой брат?

– Такое тебе не грозит. – Я в этом убеждена.

– Возможно, – соглашается он, хотя в этой его формулировке и звучит сомнение. – Но именно поэтому я и посоветовал тебе держаться подальше от Флинта, и именно поэтому мне пришлось повести себя таким образом в зале для самоподготовки. Они объявили охоту на тебя сразу, стоило тебе только приехать сюда. Не знаю, почему это началось – то ли из-за того, что ты обыкновенный человек, то ли из-за чего-то такого, чего я еще не понял. Но я уверен, что это продолжилось и усугубилось из-за того, что ты моя, из-за того, что ты принадлежишь мне.

В его голосе снова звучит мука, сильнее, чем та, которую я слышала в нем прежде.

– Поэтому-то я и сам пытался держаться от тебя в стороне, – добавляет он, – хотя мы оба знаем, что из этого вышло.

– Значит, вот в чем дело, да? – шепчу я, когда столь многое из того, что он делал и говорил с тех пор, когда я попала сюда, наконец начинает обретать смысл. – Значит, вот почему ты ведешь себя так.

– Не понимаю, о чем ты. – Его лицо становится непроницаемым, но в глазах отражается настороженность, которая говорит, что я на правильном пути.

– Ты отлично понимаешь, о чем я. – Я накрываю рукой его щеку, не обращая внимания на то, как он передергивается, когда я касаюсь длинного шрама. – Ты ведешь себя так, потому что считаешь, что это единственный способ сохранить мир.

– Да, это единственный способ сохранить мир. – Впечатление создается такое, словно кто-то вырывает у него эти слова. – Мы балансируем на острие ножа. Один неверный шаг – и мир запылает. Не только наш мир, но и твой, Грейс. Я не могу этого допустить.

Конечно же, он не может этого допустить.

Другие могли бы отойти в сторону, сказать, что это не их дело. Убедить себя в том, что они ничего не могут поделать.

Но Джексон не таков. Он живет не по таким правилам. Нет, Джексон взваливает все на свои плечи. Не только то, что натворил и оставил после себя Хадсон, но и все то, что происходило до этого, и все, что произошло потом.

– И что же это значит для тебя? – тихо спрашиваю я, не желая пугать его еще больше. – То, что тебе придется отказаться от всего хорошего в своей жизни, лишь бы оставить все как есть для всех остальных?

– Я ни от чего не отказываюсь, а просто остаюсь самим собой. – Его руки сжимаются в кулаки, и он пытается отвернуться.

Но я не дам ему увильнуть, ведь теперь я наконец начинаю понимать, как у него получается мучить себя – и из-за смерти Хадсона, и из-за этой его новой роли, которая ему не нужна, но от которой он никак не может отвертеться.

– Все это чушь, – тихо говорю ему я. – Твое безразличие – это всего лишь маска, твоя холодность вызвана не тем, что ты будто бы не чувствуешь ничего, а тем, что ты, напротив, чувствуешь слишком остро. Ты так старался заставить всех считать тебя чудовищем, что поверил в это сам. Но ты не чудовище, Джексон. Как бы не так.

На сей раз он не просто отстраняется – он шарахается в сторону, как будто его тело обвил провод, через который идет ток.

– Ты не понимаешь, о чем говоришь, – рычит он.

– Ты воображаешь, что если люди боятся, если они ненавидят тебя, то они не посмеют выйти за рамки дозволенного. Не посмеют начать еще одну войну, потому что ты сможешь покончить как с нею, так и с ними самими.

О боже! Меня накрывает целая лавина боли, целая лавина одиночества, которыми наверняка доверху наполнена его жизнь. Каково же это – быть таким одиноким? Каково это…

– Не смотри на меня так, – приказывает он.

– Как? – шепчу я.

– Как будто я жертва. Или герой. Я не являюсь ни тем, ни другим.

На самом деле он и жертва, и герой, а также много кто другой. Но я понимаю, что, если я скажу ему это сейчас, он мне не поверит. А также не примет моего утешения после того, как я сорвала маску со всего того, что он скрывал, и показала нам обоим правду.

И я делаю то единственное, что могу сделать.

Зарываюсь руками в его волосы и притягиваю к себе.

И даю ему то единственное, что он готов принять от меня. Поцелуй.

Когда наши губы соприкасаются, все на мгновение исчезает. И то, что он рассказал мне о своем брате, и то, что мне, по его словам, будто бы угрожает опасность, – все вообще. Его губы касаются моих, его язык исследует мой рот, его зубы нежно покусывают мою нижнюю губу, и я могу думать только о нем. Мне нужен только он.

Должно быть, он чувствует то же самое, думаю я, когда он обнимает меня, прижимает к себе. И поцелуй, которым я рассчитывала всего лишь утешить его, становится чем-то совершенно иным.

Его руки шарят по моим бедрам, по моей груди, по моему животу, и я могу думать только об одном – да, да, еще, еще.

Еще, еще и еще – пока в голове моей не воцаряется туман, сердце не начинает колотиться так, словно вот-вот вырвется из груди, пока мне не начинает казаться, что еще одно движение его рук или бедер – и я разлечусь на куски.

Из моего горла вырывается надрывный стон, и в ответ Джексон сжимает мои бедра. Но затем его губы отрываются от моих и он медленно опускает меня на кровать.

– Нет, – шепчу я, продолжая держаться за него, пытаясь не отпустить его. – Пожалуйста. – Я, в общем-то, и не знаю, чего я сейчас хочу, мне ясно только одно – мне не хочется, чтобы этому настал конец. Не хочется, чтобы Джексон вернулся в то стылое и унылое место, в которое он так надолго изгнал сам себя.

Я не хочу, чтобы он снова оказался в этой тьме.

Но он касается губами моей щеки, затем проводит рукой по моим волосам, по моему плечу.

– Скоро сюда придет Фостер, а я хочу поговорить с тобой до того.

– Понятно, хорошо, – вздыхаю я и, уткнувшись лицом в его грудь, делаю пару глубоких вдохов.

Он гладит меня ладонями по спине, надо полагать, пытаясь успокоить нас обоих, затем укладывает меня обратно на кровать.

– Я хочу поговорить с тобой о твоей безопасности.

Ну, конечно, как же иначе.

– Джексон…

– Я серьезно, Грейс. Нам нужно поговорить об этом, хочешь ты того или нет.