Но в момент столкновения Искупители, словно это был один единый организм, быстро отступили на несколько ярдов назад, в последний миг лишив противника опоры. И снова передняя линия Матерацци, топчась и спотыкаясь, остановилась, кто-то по инерции выбежал вперед, кто-то отпрянул назад — мощь наступательного порыва иссякла.

Однако теперь, несмотря на весь хаос, Матерацци безоговорочно понимали: они — закованные в броню величайшие воины в мире, наконец сошедшиеся лицом к лицу с противником четверо к одному, — обязаны победить. И, уверенные в будущей победе, они снова двинулись вперед. Теперь кроме людских криков воздух оглашали бряцание копий и сиплые от натуги кряканья обремененных тяжелыми доспехами воинов Матерацци: сейчас они действовали на еще более ограниченном пространстве, и сзади их подпирало несколько рядов своих, которые толкали их, чтобы тоже выйти вперед, принять участие в схватке и урвать свою толику славы. Однако наносить удары могли только те немногие, кто находился в первой шеренге, то есть меньше тысячи человек за раз.

Таким образом, сильно уступая противнику в общей численности, на площади, ограниченной всего дюжиной футов, Искупители имели больше простора для маневра и легче уклонялись от ударов. Матерацци же, не имевших возможности продвинуться вперед, по-прежнему толкали или пытались оттащить их же товарищи, стоявшие непосредственно за ними, а на этих наседали те, кто находился еще дальше и не видел, что происходит впереди.

Давление усиливалось: второй напирал на первого, третий на второго и так далее. Передние пытались уклониться, отступить в сторону или отойти назад, но отходить было некуда, и под давлением сзади их выбрасывало вперед, прямо на острия копий Искупителей, под удары их молотов. Некоторые падали от ран, некоторые под натиском сзади не могли удержаться на ногах, увязая в мягкой грязи, скользили и тоже падали, те, что напирали сзади, потеряв опору, падали на них, следующие за ними — сверху и так до бесконечности. Чтобы сохранить равновесие, солдаты пытались переступать через упавших, но помимо их воли давление сзади заставляло их топтать своих товарищей, и, не в силах удержаться на извивающихся и брыкающихся телах, они соскальзывали и падали сами. Какой толк от доспехов, если нет простора для движения? Они становятся лишь обузой для человека, который старается встать на ноги или перелезть через два-три лежащих на земле тела. А между тем спереди его колют мечом или оглоушивают тяжелым ударом молота.

Искупители тоже падали, конечно, но они легко вскакивали, или товарищи могли без особого труда освободить их из-под свалки. Всего за три-четыре минуты на переднем краю выросла стена из попадавших Матерацци, которая защищала Искупителей от дальнейшего развития атаки противника. А с тыла на эту стену продолжали напирать задние ряды, которые не видели и не знали, что происходит на передовой. Каждый тамошний обвал они принимали за продвижение и с еще большим энтузиазмом устремлялись вперед. Среди лежавших штабелями Матерацци было не так уж много мертвых и даже раненых, но, упав, ни один рыцарь уже не мог подняться, так как оказывался в вязкой грязи, обремененный десятками фунтов надетой на него брони. Стоило второму упасть сверху — и он уже практически не мог пошевелиться. Третий — и он становился беспомощным, как дитя.

Представьте себе его ярость и отчаяние: годы тренировок, множество шрамов, полученных в учебных сражениях, — и все это для того лишь, чтобы тебя раздавили насмерть или чтобы, воя от бессилия, лежать в грязи легкой мишенью для какого-нибудь неотесанного мужлана, который расплющит тебе грудь деревянным молотом или воткнет меч в глазное отверстие твоего шлема или в щель между доспехами под мышкой. Какая мука, какой ужас, какая беспомощность!

А между тем продолжается чудовищное давление сзади товарищей по оружию, уверенных в победе и жаждущих отметиться в бою, прежде чем закончится битва. Посыльные штаба, которые толпились вокруг арьергарда, стараясь разузнать новости, не имея возможности видеть катастрофу, происходящую впереди, и не зная, что битва уже проиграна, отправляли победные реляции о том, что триумф уже почти в руках Матерацци, и просили подкрепления, чтобы нанести завершающий удар.

Одновременно от наблюдателей с холма Силбери, откуда провал на передовой был виден, как на ладони, до Белой Палатки доходили противоречащие этим реляциям донесения. Но даже здесь, на холме, только мальчики и ИдрисПукке в полной мере осознавали, какое бедствие вершится у них на глазах. У неуверенных, нерешительных наблюдателей не хватало духу посоветовать командованию Матерацци отступить. Это было немыслимо само по себе, к тому же они боялись ошибиться, поэтому писали тревожные донесения, но обставляли их тысячами «но» и «однако». Таким образом, Нарцисс с одной стороны получал с поля боя требования о подкреплении, чтобы поставить победную точку, а с другой — противоречащие им невразумительные доклады наблюдателей с холма Силбери, не решавшихся честно признать очевидное: то, что битва проиграна.

Нарцисс был растерян. Он и так помимо воли сделал ставку на численность своих войск, выставив большую часть величайшей в мире армии, которая более чем за двадцать последних лет не потерпела ни одного поражения, против врага слабого, больного, голодного, плохо вооруженного — чтобы покончить с ним одним ударом. То, что его несокрушимая армия может оказаться побежденной, не укладывалось в голове. Поэтому, несмотря на тревожные донесения с холма Силбери, фельд-генерал отдал приказ о введении в действие второго и третьего резервов.

Крик изумления и гнева вырвался одновременно у мальчиков и ИдрисаПукке, когда они, не веря глазам своим, увидели, как на поле битвы вступают соединения второго и третьего резервного порядка.

— Что происходит? — спросила у Кейла Арбелла Лебединая Шея. Ее возлюбленный лишь воздел вверх руки и застонал.

— Неужели сама не видишь? Сражение проиграно. Этих людей гонят на верную смерть, и кто будет защищать Мемфис, когда их тела сгниют на этом поле?

— Этого не может быть. Скажи, что это не так. Все не может быть настолько плохо.

— Смотри сама. — Он махнул рукой в сторону линии фронта.

Тысячи Искупителей уже обходили армию Матерацци с флангов и даже заходили в тыл, нанося сокрушительные удары кольями и молотами, сбивая с ног вражеских солдат, которые в падении увлекали за собой еще троих-четверых.

— Надо уходить, — тихо сказал Кейл. — Роланд, — позвал он ее грума, — веди лошадь. Немедленно! Боже мой! — выкрикнул он в смертельной тоске. — Я бы этому не поверил, если бы не видел собственными глазами.

Он сделал знак Смутному Генри и Кляйсту, и те направились к палаткам. Но в этот момент появился запыхавшийся хромой человек.

— Постойте! — крикнул он в страшном волнении. Это был Коолхаус. — Мадемуазель, ваш брат, Саймон… Он улизнул от меня, пока мы наблюдали за действиями кавалерии в тылу. Я думал, мы просто потеряли друг друга в толпе, но, когда я вернулся в его палатку, доспехов, которые ваш отец подарил ему на день рождения, там не было. А за час до того он разговаривал с этим дерьмом, Лордом Парсоном, и тот подначивал Саймона, чтобы он вместе с ним отправился в свою первую атаку. — Коолхаус на миг потрясенно замолчал, осознав весь ужас случившегося: — Я думаю, что он там, внизу.