Потом Бен услышал, как они входят в парадную дверь. Услышал, как дед пытается лавировать между вежливостью и негодованием.

— Здравствуй, Билли, — сказал дед. Голос его доносился сверху, с лестницы, терпеливый и мощный, как сам этот дом, крепость, простоявшая над заливом почти сто лет.

— Здравствуй, пап. Ты ведь помнишь Гарри.

У дяди Вилла голос был кокетливый, пронзительный, самодовольный. Голос флейты. Бен слез с подоконника, сбежал вниз. Ему не хотелось и дальше оставаться в доме. Не хотелось слышать все это.

Впрочем, проскочить мимо них ему все равно не удалось бы.

Они уже были в гостиной, все, кроме Джамаля, обладавшего даром всегда оказываться где-то в другом месте. Когда Бен начал спускаться по лестнице, дядя Вилл заметил его и соорудил на лице остроумную пародию на удивление.

— Бен? — произнес он.

Бен негромко сказал «здравствуйте», спустился на первый этаж.

— Боже милостивый, как ты вытянулся, фута на три, по-моему.

Бен пожал плечами. Его рост был его ростом, его правом — не какой-то там выдумкой. И в предметы для умничанья не годился.

— В этом возрасте, чтобы уследить за ним, приходится измерять его рост раз в неделю, это самое малое, — сказала мать.

Не помогай ему. И ничего ему не отдавай.

Дядя Вилл подошел, протянул Бену мягкую ладонь. Бен позволил ему изобразить пародию на мужское рукопожатие.

— Ну как дела? — спросил дядя Вилл. — Что поделываешь?

— Ничего.

— Хорошо выглядишь.

А вот этого не трогай. Оставь меня в покое, даже не смотри на меня.

— Познакомься, Бен, — сказал дядя Вилл. — Это Гарри.

Бен не знал, куда девать глаза. Он взглянул вниз и вбок, на солнечный свет, протянувшийся по истертому ковру. Потом на деда. Лицо деда окутывали, будто вершину горы, тучи.

Дружок тоже пожал ему руку. Ладонь у него была крепче, чем ожидал Бен, и суше. И пахло от него не цветочками, скорее мелом.

— Здравствуй, Бен, — сказал дружок.

Ради собственного спокойствия — ну и потому, что за ним наблюдал дед, Бен в лицо дружку смотреть не стал. Позволил пожать свою руку и отнял ее.

— Пойду погуляю, — сказал он матери.

— А не хочешь немного побыть с нами? — спросила она.

— Нет, — ответил он ей. И ушел, зная, что дед будет уважать его за невежливость.

Снаружи белый августовский воздух пронизывался густым истомленным светом. День стоял мертвенно тихий, словно задержанное дыхание, под парусом в такой не походишь, — впрочем, до приезда Конни оставалось еще несколько часов, к тому времени, глядишь, и ветер поднимется. Бен шел к заливу по короткой дорожке, посыпанной истолченными в порошок раковинами, которые белели в отбеленном воздухе, как кость. Вода залива отливала зеленью. У округлых камней безжизненно стояла пена.

Джамаля он нашел лежавшим прижав лицо к доскам на причале. Сегодня на нем были свободные лиловые трусы. Бен постоял с мгновение, вглядываясь в него. Он не думал о красоте. И вышел на причал.

— Что поделываешь? — спросил он.

— Там внизу здоровенная рыба, — ответил Джамаль.

— Где?

Бен лег рядом с Джамалем, вгляделся в щель между досками.

— Подожди, скоро она шевельнется, — сказал Джамаль.

Бен видел лишь зеленую воду с неровным, похожим на колеблемую ветром веревочную лестницу отражением причала. И ощущал близость тела Джамаля, невинный нажим его локтя на свой, голого колена Джамаля на бедро. Он высматривал рыбу. И ни о чем другом не думал.

— Она там, внизу, — сказал Джамаль. — Очень большая.

— Не вижу никакой рыбы, — сказал Бен.

— Вот она. Пошла.

Бен увидел ее, скользившую в воде рыбину с широкой, как его ладонь, плоской, шипастой спиной. А потом увидел глаз. Один выпученный желтый глаз, большой, как покерная фишка. Рыба поднималась к поверхности. Бен быстро сел. У него колотилось сердце.

— Черт, — сказал он.

— В чем дело? — спросил Джамаль.

— Она же огромная, — ответил Бен.

— Да, не маленькая. Фута два или три в длину.

— Больше, — сказал Бен.

— Да нет.

— Огромная.

— Она тебя напугала? — спросил Джамаль.

Сердце все еще колотилось. Он боролся с желанием удрать на берег, забежать по дороге повыше.

— Это всего лишь рыба, — сказал Джамаль. — Она ничего тебе не сделает. Всего лишь рыба.

Теперь Зои жила внутри болезни. Она могла разговаривать как прежде, как прежде шутить. Но она уходила куда-то. И чувствовала, что меняется, даже когда готовила обед, когда в окнах загорались звезды и из телевизора неслась знакомая музыка. Она наблюдала за этим из места, в котором никогда не бывала.

Вилл, сияя, взлетел на веранду. Гарри сидел с газетой в металлическом кресле, сделанном в форме раковины.

— Ну правильно, — сказал Гарри. — Пробежка в десять миль. В августе, во время нашего отпуска.

— Мне нравится, — ответил Вилл. Грудь его вздымалась. Голову накрывала тряпичная шапочка. Он был весел, пах потом и нес с собой маленького, едва различимого ангела надежды. Соски его Зои помнила еще со времен детства.

— А мы с Зои наслаждались, наблюдая за тобой, — сообщил Гарри. Он положил руку на спинку кресла Зои, пристроил ступни — без носков, в одних высоких грязно-белых спортивных ботинках — на перила веранды.

— Привет, Зо, — сказал Вилл. Он уже стоял за спинами Зои и Гарри. Наклонился и чмокнул Гарри в макушку.

— Ты заливаешь потом мою газету, — сказал Гарри.

— И собираюсь не только ее залить. Как ты себя чувствуешь, Зо?

— Хорошо, — сказала она. — Здесь так красиво.

— Aгa.

Кругом были пчелы, выжженное синее небо, яркая, неспокойная вода залива. И казалось, ничего с ними не может случиться, потому что существует все это и пчелы кормятся в прибрежных кустах роз.

— Как вы насчет искупаться? — спросил Вилл.

— Я бы не прочь, — ответил Гарри.

— А ты, Зо?

— Мм?

— Искупаться не хочешь?

— А. Не знаю. Может, я для начала посижу на пляже, посмотрю, как купаетесь вы?

— Все, что захочешь, — ответил Вилл.

Зои взяла в ладонь прядь своих волос. Ей было трудно сказать, покидает она время или уходит в него все глубже. И за волосы она держалась так, точно они помогали ей удерживать равновесие.