* * *

— А ты не дурак подраться, — сказала Рамзия, размазывая грязь по лицу.

Наверное, думала, что вытирает слёзы.

— Шутишь?! — усмехнулся я, сидя на корточках у воды. — Умный в гору не пойдёт!

Уходить от ручья я не спешил: умывался долго, с наслаждением. Рамзия даже успела сходить за полотенцем.

— Не нашла расчёску, — пожаловалась она. — В маленьких палатках только сгнившее тряпьё: ни ножниц, ни зеркала… Тебе давно следовало привести в порядок голову.

Я уважительно кивнул её проницательности: с головой у меня и вправду бардак. А вот жалобы оставлять без внимания было некрасиво. Пришлось идти…

Из Ленкиного рюкзака я достал гребешок, зеркальце и маникюрный набор. Выпрямился, осмотрелся. Удивительные существа — женщины. Если не найдут причину, за что кишки мотать, то обязательно её придумают. Где это она "гнилое тряпьё" углядела? Я ведь каждый день здесь убираю!

На выходе столкнулся с Рамзиёй — она, оказывается, меня снаружи поджидала, а в руках у неё — осколки раковины. Похоже, как началась эта карусель с хламидами, так я раковину и выронил. А потом кто-то на неё наступил. Может, и я.

— Откуда она у тебя? — спросила Рамзия, перехватив мой взгляд.

— Это Ленкина, — ответил и враз почувствовал, как сдавило горло. — Её игрушка… была. Вот тебе расчёска и зеркало. А ещё железки для ногтей. Тоже её…

Рамзия небрежно отбросила в сторону осколки и взяла вещи. Стало ещё хуже. Зараза! Будто котёнка ногой отшвырнула. Мир был тёмен. Ленки нет. Ребята погибли. Что я здесь делаю?

— Возьми себя в руки, — посоветовала Рамзия.

— А ты умойся, — сказал я, отвернулся и пошёл.

Я не хотел её видеть. Что она ко мне пристала? Почему ходит следом?

Но водные процедуры Рамзию не интересовали.

— Ты меня "слышал" в раковине так же, как и лабиринт? — она шла рядом, чуть позади.

— Да, — её настойчивость становилась утомительной. — Только полузатопленные коридоры со шхерами мне лабиринтом не кажутся. Толково вырублено. Не заблудишься.

Когда она тихо лежала, было как-то спокойней. И с местными я не ссорился. А уж рукоприкладством на доброту отвечать, разве можно? Интересно, еду они оставили или обиделись — с собой унесли?..

— А я, представь, несколько дней там бродила. Улиток ела, и ещё какую-то дрянь. Не слабо, да? Это твоя душа покидает тело и бродит где угодно?

…Думаю, оставили. Не могли же они прыгать вокруг меня со своими мешочками? А потом я долго смотрел, как они уходят. И в руках у них ничего не было. Точно, оставили!

— Ты там видел звёзды? — тошнила Рамзия.

— Я не знаю, что такое "душа", — сказал я. — Просто прикладываю раковину к уху, и в следующее мгновение что-то вижу. Звёзды тоже были. Только не как "звёзды", — а натуральные "солнца": голубые, оранжевые. А ещё неслабые пейзажики с чудными зверушками.

— Расскажи! — жадно потребовала она, — что ты видел? Каково оно… там?

— Что покажут. Разное. Чаще всего — огромная пустыня, залитая жидкой глиной. Болото без начала и конца. А там, в глубине этой жижи, что-то шевелится и ворочается. Жуткая вонь сероводорода пополам с аммиаком. От этой "картинки" почему-то всегда было особенно душно и мерзко. А ещё — большой зал с толстыми столбами, вокруг которых хламиды бродят. На головах колпаки — без прорезей для глаз или рта. Вот так, молча, лунатиками движутся, столбы и стены поглаживают. Дурдом, конечно. Были и другие жуткие места…

— "Другие места"… — протянула она. — А зачем ты переписывал суры?

— Что такое "суры"? — поинтересовался я, и вдруг обнаружил, что мы стоим рядом с большой палаткой.

— Вот, — она обежала меня, откинула полог, схватила со стола рисунки и потрясла ими в воздухе. — И вот. А вот ещё. Это — суры священных колонн.

— Не знаю, — у меня не было никакого желания входить внутрь. Я ведь вообще хотел уйти подальше от лагеря. Как же это я оказался рядом с её палаткой? — Хламиды трутся вокруг стен и столбов, на которых высечены эти письмена. Они даже лазают, чтобы нащупать иероглифы. Секта! Всё в полной темноте… у них вообще нет освещения. Зачем ещё при этом колпаки — не понимаю.

— Это не колпаки, — сказала Рамзия. — Это у них капюшоны на бурнусах. А темнота и "колпаки", чтобы никто не мог увидеть суры. Это запрещено. К сурам только на ощупь можно прикасаться. А как ты срисовывал? Темно же? Там же не было света!

— Мне и не нужно. Я же ВИДЕЛ!

— Ах, да! "Видел"… — она задумалась, а потом сказала: — А ведь я могла бы перевести это.

— Правда? — пришла моя очередь удивиться. — Здорово! Ты, всё-таки, шпионка? Или шифрам всех астроархеологов учат?

— Нет, я — не шпионка, — обиделась Рамзия. — Расшифровка и перевод — это не одно и то же. Я могу говорить с хранителями. Если это их язык, думаю, что справлюсь.

— Интересно. Может, тогда скажешь, что хламидам от меня нужно? Зачем приходят? Что рассказывают?

— Прекрати их называть "хламидами", — поморщилась Рамзия. — И они не рассказывают, Коля. Они спрашивают. Сегодня они пытались у тебя выяснить, ты ли тот, кого они ждали, и когда будешь просить.

— Ого! — я пожал плечами. — Как интересно. А о чём просить? И что я ответил?

Она внимательно на меня глянула:

— Ты сказал, что просить будет другой. И срок назвал — через двадцать лет.

И тут я будто из омута выплыл:

— А тебе, Рамзия, откуда известно, что эти закорючки — суры их священных колонн? И почему думаешь, что колонны — священные?

Она не стала отпираться:

— Я долгое время жила с ними, Коля. Я ведь, знаешь ли, была у них в плену…

"Уважаемый дядя Толя, произошёл несчастный случай, ваша дочь Патриция вместе с остальными ребятами погибла в водопаде. Сам-то я уцелел, потому что в это время занимался обедом. Сами понимаете: дрова, костёр, похлёбка… я отговаривал их от сплава в первый день. Настаивал, что нужно пройтись выше по ручью, опробовать верхние участки. Но они меня не послушались…"

Я — трус. Вот в чём всё дело.

Первый раз я струсил, когда чистил картошку, пока мои друзья умирали. Второй раз — когда решил остаться здесь, у водопада, в поисках слов, способных утешить родителей погибших. Но только сегодня утром, глядя в лицо туману, я вдруг понял, что таких слов нет. Они не придуманы Господом. И значит это, что имя моим поискам — глупость. Поступать и делать следует так, чтобы не было надобности в таких словах. И ЭТО будет по-божески…

Призрак растворился под порывами тёплого ветра, и через несколько минут озеро заголубело в лучах раннего солнца, отражённых от далёких вершин и ледников. А я вернулся в лагерь и приготовил завтрак. Когда я принёс котелок и чайник в палатку, Рамзия уже ждала меня. Её угол стола был чист от бумаги, а взгляд — от забот.