— Он уже получил свои деньги, назад я их не отберу. Я никогда не отменяю приказы.

— "Я никогда" — это типичный подростковый максимализм, вам не пятнадцать лет, умейте признавать существование исключений из правил.

— Он не исключительный, он самый обычный, все одарённые подростки одинаковые. Я тоже от первых больших денег чуть с ума не сошёл, но это прошло, с этим можно справиться.

— Так что просто бросим в воду человека, не умеющего плавать, и посмотрим, выгребет или нет. А то, что он — не вы, и у него потом на всю жизнь будет психика искалеченная, это его проблема.

Министр поморщился так, как будто она несёт бред, поднял ладонь и тихо сказал:

— Вера… я пришёл не для того, чтобы вы учили меня распоряжаться деньгами, вы в этом сильно не эксперт.

— Вас проводить?

Он посмотрел на часы и с усилием изобразил доброжелательность:

— Лучше расскажите мне о своей чудодейственной технике лечения стресса наступанием на ногу.

«Полчаса, полчаса философских сказок, и он уйдёт.»

Вера задумалась, потом спросила:

— Ваша матушка же не всегда вела себя так, как вы сегодня рассказывали — с обвинительными письмами, жестами из-за шторы, списком требований?

Он ответил, не задумываясь:

— Всегда. Но раньше я редко вызывал её недовольство, а в последнее время зачастил. Какое отношение это имеет к Барту?

— Никакого, я просто пытаюсь понять, как вам лучше объяснить, — она села удобнее, сделала глоток чая и на секунду закрыла глаза, пытаясь погрузить себя в это внутреннее тепло, так глубоко, чтобы мерзкий холод снаружи потерял значение. Спросила, приоткрыв глаза: — А в детстве? Вы говорили, что когда вам было девять, она вас любила, а в десять перестала. Как вы об этом узнали? На балу вы говорили, что она этого не говорила.

— Прямо не говорила, это… как-то не принято, — он чуть улыбнулся, как будто согретый приятным воспоминанием, Вера изо всех сил делала вид, что у неё никаких таких воспоминаний нет. С иронией спросила:

— Вы сами догадались?

— Она говорила об этом другим людям при мне.

Вера подняла брови:

— Серьёзно? Так и говорила: "Вот мой сын, люблю его до офигения"?

Министр рассмеялся и покачал головой:

— Нет, не так прямо. Она мной… как бы хвасталась, всегда брала меня с собой, всем рассказывала о моих успехах в науках и на соревнованиях. Одевала меня красиво, вышивала мне ленты, пояса, рукава и воротники, даже ботинки. Заказывала мне украшения, очень дорогие, у меня был золотой меч, в золотых ножнах, на золотом поясе, до сих пор есть, покажу как-нибудь, он в сокровищнице валяется. Карета у меня была личная, в империи кареты пешие, такая коробка с продольными балками, и её рабы на плечах носят, у меня была с морским драконом и кораблями, мне тогда нравилась книга одна, они там были, я сам заказал, чтобы они были на карете.

— Это не она придумала, то есть?

— Я придумал. Она сказала, что подарит мне карету, я сказал, что хочу вот такую, она согласилась и приказала мастерам сделать в точности так, как я хочу.

— Круто, — кивнула Вера, — всё?

Министр задумался, постепенно перестал улыбаться, Вера подтолкнула:

— Вспомнили что-то ещё?

Он подумал ещё немного и неоднозначно приподнял плечи, Вера усмехнулась:

— Подведём итог. Вы поняли, что вас любят, потому что вас красиво одевали и хвастались?

Министр тихо рассмеялся, Вера развела руками:

— Ну что? Я пытаюсь понять. Вам нравилось ходить в золоте и вышивке?

Он опять неопределённо двинул плечами, немного смущённо сказал:

— Мне нравилось, что это ей нравится. Она прямо сияла, когда этим занималась.

— Ладно, я поняла. Значит, это всё?

— Что вам ещё нужно?

— Мне ничего не нужно, мы сейчас не обо мне. Это же не мне надо объяснить, почему люди — социальные животные. Продолжаем список. Папа. Он вам всё позволял и всё покупал, это я помню. Он тоже вами хвастался и демонстративно гордился, это король рассказывал. Было что-то ещё, что давало вам понять, что он вас любит?

Министр наконец-то улыбнулся по-настоящему, задумался о приятном, внезапно улыбнулся шире, как будто наконец-то нашёл то, что искал, и весело выдал:

— Отец меня бил.

У Веры глаза на лоб полезли, министр рассмеялся и замотал головой:

— Нет, он так, как бы в шутку, не сильно. Двейн так тоже делал в детстве, и сейчас иногда делает. И я видел, как бойцы между собой так дурачатся, это распространено, во всех странах и в разных классах, я не раз наблюдал. Я понял, о чём вы, ваше наступание ногой на Барта — это такое слабенькое девчачье избиение.

Вера зажмурилась и схватилась за лоб, министр рассмеялся громче, взял дольку персика. Вера взяла себя в руки и опять попыталась заняться аналитикой:

— Ладно. Так, дальше, кто у нас… Пиратка? Она вас тоже одевала в золото?

Улыбка министра стала невесёлой, он качнул головой:

— Сомневаюсь, что она меня любила, пропустим её. Давайте дальше.

— Хм… Тедди, может быть? Или был кто-то ещё, о ком вы точно знаете, что он вас любил?

Он опять начал улыбаться, задумался.

— Тедди меня не бил, у него было очень строгое понимание неприкосновенности личного пространства. Он разговаривал специфическим таким образом, как будто я мелкий, но перспективный, и он уверен, что со временем из меня выйдет толк, если меня как следует поучить. И он прикидывался, что ему не нравится возиться с мелкими, как будто это неподходящее занятие для него, но он как бы вынужден, потому что отвечает за меня, потому что… мы банда, — он улыбнулся шире, откинулся спиной на стену, отпил чая и опять задумался, улыбаясь чему-то давно прошедшему. Вера пыталась на него не смотреть, сила воли это позволяла, но мотивация прихрамывала — зачем над собой издеваться?

«Всё-таки он красивый мужчина. И моё личное отношения здесь ни при чём, это чистая геометрия. Его бы рисовать…»

Министр поймал её взгляд и улыбнулся по-другому, немного смущённо, чуть тише добавил:

— А ещё Тедди позволял мне брать его еду, и его оружие, он больше никому этого не позволял, а мне — да. Я гордился. И выделывался этим, специально, чтобы все видели. Мне все завидовали, другие дети меня ненавидели за это, а я балдел.

Вера не могла больше выдерживать этот откровенно намекающий взгляд, отвела глаза и ровно спросила:

— Ещё кто-нибудь?

Его не обманул её тон, он продолжал получать от этой ситуации удовольствие, Вера уже начинала испытывать желание ему это удовольствие обломать. Он устроился ещё удобнее и взял ещё персика, сказал: