Роджер не нашелся что ответить на это. Несколько недель после отъезда Планкетта прошли в напряженных и непрестанных трудах. Он продолжал настаивать, чтобы германские власти освободили ирландских военнопленных, которые по возрасту, состоянию здоровья, интеллектуальному и профессиональному уровню, а также — по безупречному поведению заслужили это. Такой жест вызовет в Ирландии самый благожелательный резонанс. Немцы поначалу упорствовали, но постепенно стали прислушиваться к его доводам. Составили списки, стали обсуждать кандидатов. И наконец германское командование приняло решение отпустить на свободу сотню пленных — бывших ученых, учителей, студентов, предпринимателей, не получивших в лагере взысканий. По целым часам и суткам шли ожесточенные споры, от которых Роджер, то и дело переходивший от просьб к угрозам, вконец обессилел. Помимо этого, встревоженный вполне реальной опасностью того, что „волонтеры“ пойдут за Планкеттом и Пирсом и выступят прежде, чем Германия решится атаковать Британские острова, он снова и снова требовал, чтобы Министерство иностранных дел и Адмиралтейство сказали — будет ли послан транспорт с оружием, обещанные пятьдесят тысяч винтовок? И получал уклончивые ответы до тех пор, пока на очередном совещании не услышал от графа Блихера обескураживающее:

— Сэр Роджер, вы не вполне отчетливо представляете себе масштабы. Вглядитесь в карту, и вам станет очевидно, сколь ничтожно место Ирландии в пространстве геополитики. Германская империя с живейшим сочувствием относится к вашей борьбе, но иные страны и регионы представляют для нее значительно больший интерес.

— Иными словами, господин граф, оружие мы не получим? Германия отказывается от плана вторжения?

— И то и другое — пока в стадии проработки. Если бы решающее слово было за мной, я бы отказался. В обозримом будущем, по крайней мере. Но решать не мне, а военным экспертам. Окончательный ответ мы дадим очень скоро.

Роджер написал длинное письмо Джону Девою и Джозефу Макгэррити, в очередной раз приводя свои доводы против восстания, не согласованного по времени с наступлением рейхсвера. И просил обоих употребить свое влияние на „волонтеров“ и членов „Республиканского Братства“, чтобы удержать их от безрассудных действий. Одновременно обещал приложить все усилия, чтобы добиться присылки оружия. Но завершал послание на драматической ноте: „Я потерпел поражение. Не вижу смысла оставаться здесь. Разрешите вернуться в Соединенные Штаты“.

В эти дни обострились его хвори. Артритные боли ничем не удавалось снять. Частные простуды с высокой температурой часто укладывали его в постель. Он исхудал и страдал бессонницей. В довершение бед и словно бы для того, чтобы доконать его, в газете „Нью-Йорк уорлд“ появилась заметка, без сомнения инспирированная британской контрразведкой: сообщалось, что он, сэр Роджер Кейсмент, находится в Берлине и получает огромные суммы от германского правительства на подготовку восстания в Ирландии. Он отправил в редакцию протест: „Я работаю не на Германию, но для Ирландии“, — но его не напечатали. Американские друзья отговорили Роджера подавать в суд, уверяя, что исход его будет предрешен, а „Гэльский клан“ не намерен тратить деньги на тяжбы.

Но в мае 1915-го немцы уступили настойчивому требованию Роджера отделить тех, кто записался в Ирландскую бригаду, от остальных заключенных Лимбургского лагеря. Двадцатого числа пятьдесят добровольцев, сполна испытавших на себе враждебность прежних товарищей, были переведены в маленький лагерь, размещавшийся в Цоссене, предместье Берлина. По такому случаю патер Кротти отслужил торжественную мессу, а потом было устроено нечто вроде застолья, где пели ирландские песни, и в этой сердечной обстановке Роджер несколько воспрянул духом. Он объявил солдатам, что на будущей неделе они получат новое обмундирование, сшитое по его собственным эскизам, а вскоре прибудет сколько-то ирландских офицеров, которые будут руководить обучением. Все они, завершил Роджер, рядовые первой роты Ирландской бригады, войдут в историю как первопроходцы и застрельщики великого деяния.

Вскоре после этого он отправил еще одно письмо Джозефу Макгэррити, где описывал открытие Цоссенского лагеря и, признаваясь, что в предыдущем послании чрезмерно поддался унынию, просил прощения. Тогда он был весь во власти мрачных мыслей, но сейчас начал судить о происходящем с большим оптимизмом. Приезд Планкетта, открытие лагеря взбодрили его. Он намерен и впредь работать с Ирландской бригадой. При всей своей малочисленности глубоко символичную роль, которую она может играть на европейском театре военных действий, недооценивать нельзя.

Летом того же года он уехал в Мюнхен. Остановился в „Баслер-Гоф“, скромной чистенькой гостинице. Баварская столица действовала на Роджера не так угнетающе, как Берлин, хотя здесь он вел жизнь одинокую и замкнутую. Ему по-прежнему нездоровилось, боли и простуды принуждали подолгу оставаться в номере. Но это не сказывалось на его работоспособности. Он пил много кофе и беспрерывно курил сигареты из черного табака, отчего комнату заволакивало дымом. Регулярно сносился со своими партнерами из МИДа и Адмиралтейства и ежедневно посылал патеру Кротти длинные письма, заполненные размышлениями о духовности и религии. Ответные письма перечитывал по многу раз и хранил как сокровище. Однажды попробовал помолиться. Он уже давно не делал этого: по крайней мере, не делал так вот — сосредоточившись, пытаясь открыть Богу сердце, поведать о своих сомнениях, тревогах, о боязни заблуждений, прося милосердия и руководства в дальнейших действиях. Иногда набрасывал краткие заметки о том, как Ирландии в будущем избежать ошибок и, воспользовавшись опытом других стран, не допустить коррупции и угнетения, как сократить дистанцию, отделяющую богатых от бедных, могущественных — от немощных. Но тотчас спохватывался — что ему делать с этими записями? Не стоит отвлекать ирландских друзей мыслями о будущем, если они так глубоко погружены в настоящее, так полно захвачены и увлечены им.

В конце лета, немного оправившись, Роджер отправился в Цоссен. Волонтеры уже щеголяли в новых мундирах и кепи с ирландской кокардой. Лагерь содержался в порядке и функционировал исправно. Однако полсотни солдат держали взаперти, и от безделья они томились унынием, как ни старался капеллан Кротти подбодрить их. Он устраивал спортивные соревнования, конкурсы, читал лекции, проводил диспуты. Роджеру показалось, что настал самый благоприятный момент, чтобы дать им стимул.

И, рассадив их вокруг себя полукольцом, рассказал, что можно сделать, чтобы выйти из Цоссена и получить свободу. Если сейчас нельзя сражаться в самой Ирландии, то почему бы не вступить в бой где-нибудь еще, где идет та же битва, ради которой и создавалась бригада? Мировая война охватила даже Ближний Восток. Германия и Турция пытаются отнять у Великобритании ее владения в Египте. Почему бы им, ирландцам, не принять участие в этой борьбе против колониализма и не принести Египту независимость? Численность бригады пока невелика, она не сможет действовать как отдельная войсковая часть, но будет национальным ирландским формированием.

Этот план раньше уже обсуждался с германскими военными и был принят ими. Согласились и Джон Девой, и Макгэррити. Турция была готова включить бригаду в состав своей армии на условиях, предложенных Роджером. После долгих споров тридцать семь ирландцев решили отправиться воевать в Египет. Остальные попросили дать им время на размышления. Впрочем, и тех и других несравненно сильнее волновало нечто гораздо более насущное: военнопленные из Лимбургского лагеря пригрозили, что сообщат об отступниках британским властям, и те лишат их оставшиеся в Ирландии семьи пенсий, положенных всем, чьи ближайшие родственники находятся на фронте или в плену. Если это произойдет, их отцы, матери, жены и дети умрут с голоду. Что скажет по этому поводу сэр Роджер Кейсмент?