И не только в нее. Буквально через несколько дней после того, как тот воцарился в курятнике, добрая половина кур решила сесть на яйца. В каждом углу клохтала, распушив перья, новоиспеченная наседка. Две из трех бентамок не отставали от массы. Они снесли каждая по три яйца и сидели на них, чрезвычайно довольные собой.

Три яйца было и под наседкой, и я решила соединить все кладки в одну. Безжалостно ограбив мамаш, я подложила их яйца под нее, добавив еще несколько снесенных остальными курами. В то, что они были оплодотворенными, я не очень-то верила, но доказать обратное могло только время.

Наседка, казалось, была этому только рада и с энтузиазмом взялась за насиживание. Она вставала всего раз в день — немного поразмяться, почистить перья в песке и перехватить что-нибудь из кормушки. Но при первом же намеке на угрозу ее драгоценным птенчикам сломя голову мчалась обратно.

А угроз было предостаточно — едва прослышав о том, что в курятнике вот-вот появятся цыплята, взрослые и дети устроили к нему настоящее паломничество. Каждые полчаса кто-нибудь да заглядывал в корзинку, где курица до хрипоты орала, защищая кладку. В конце концов я даже начала запирать дверь, чтобы никто не беспокоил сверх меры «петуховую народинку».

Цыплята вылупляются на двадцать первый день после начала насиживания, но, поскольку определить это время у трех кладок было практически невозможно, все-таки мы немного не рассчитали, и малыши появились на свет на сутки раньше.

В тот день должна была состояться очередная выставка, на которую в качестве живого экспоната ехал вместо посрамленного Большого Белого его победитель Петька. В выставочной клетке он чувствовал себя неплохо, прохаживался по ней с важным видом английского лорда на прогулке и время от времени хлопал крыльями и звонко кукарекал, чем привлекал к себе внимание всех посетителей.

Перед тем как ехать на выставку, я зашла в курятник. Все его население уже завтракало, и лишь наседка сидела на яйцах и сердито смотрела на окружающий мир, словно обвиняя его во всех мыслимых и немыслимых пороках. Она бы даже под страхом смерти не дала мне взглянуть на кладку, но я уже научилась с нею бороться. Отвлекая ее внимание левой рукой, заводила правую ей за спину и, схватив за хвост, поднимала курицу, переворачивая ее вверх тормашками. В таком унизительном положении она спокойно могла оставаться всего несколько секунд, но мне этого оказывалось достаточно, чтобы успеть пересчитать яйца и убедиться, что их по-прежнему двенадцать.

Заглянув в тот раз, я мигом забыла о выставке и курице в руке, потому что на одном яйце явственно обозначился наклев! Звездообразная трещинка могла быть оставлена только цыплячьим клювом — или я ничего не смыслю в птицеводстве. Не обращая внимания на нервничающую мамашу, я осторожно проверила остальные — и еще на трех заметила трещины.

— Милая ты моя! — Я готова была расцеловать наседку, но та начала шумно протестовать, и пришлось вернуть ее на место. Утвердившись на яйцах, она изловчилась и клюнула меня в ладонь.

Когда я вышла из курятника, мое сияющее лицо не могло обмануть никого. Помогавшие укладываться мальчишки сразу спросили:

— Что, родились?

— Начали наклевываться, — поправила я. — Уже на трех яйцах!

— Теперь за ними надо следить, — авторитетно заявил самый младший из помощников, но и самый опытный из них, Сашка. — И помогать им. У меня бабушка так всегда делает.

Спорить с бабушкой я не могла.

— Надо, чтобы кто-нибудь тогда остался здесь, — предложила я.

— А давайте я! — вызвался Сашка. — Я знаю и как их кормить…

Все было решено, и я отправилась на выставку.

Те три часа, что пробыла там, я сидела как на иголках. То и дело бросала взгляды на Петьку. Он как ни в чем не бывало клевал кусок булки, просунутый ему сквозь прутья клетки каким-то карапузом, и время от времени оглашал сквер задорным кукареканьем. Такие, как он, никогда не волнуются в ответственные моменты появления на свет своих детей.

А потом прибежал Сашка. Я чуть не бросилась ему навстречу:

— Ну что?

— Три штуки, — с гордостью ответил он, — и еще у двух наклевки.

После такого известия я не могла оставаться на месте. Наскоро отпросившись, я побежала на станцию.

Наседка сидела в прежней позе, столь же серьезно настроенная. Но возле нее уже копошилось три не до конца высохших комочка. Они лезли под перья матери и попискивали, пробуя голос. Два из них были обычные, желтые, а третий — бурый с темной полоской на спине. Он вылупился из яйца бентамки. И, как ни странно, именно в этом яйце я, когда уходила, не заметила наклевки.

Не обращая внимания на недовольное клохтанье наседки, мы отделили от нее вылупившихся цыплят и, вытащив курицу, осмотрели остальную кладку. Три из четырех яиц бентамок и половина больших яиц носили следы наклевок. Ничего удивительного, если учесть, что здесь были собраны яйца из нескольких кладок и одно-два отстают в развитии. Но все зрелые цыплята должны появиться на свет самое позднее завтра к полудню.

Когда на следующий день я пришла на работу и первым делом заглянула в курятник, сразу стало ясно, что в семействе кур прибавление. Вместо трех цыплят возле наседки топталось уже семеро. Трое старших уже пробовали свои силы и отходили от матери, остальные еще сидели в ее оперении и только высовывали клювы. Но всех их вместе перенесли в ящик, чтобы без помех осмотреть остальные яйца.

На двух из них были наклевки, причем, к моему удивлению и сожалению, одно было тем самым, которое наклюнулось первым. Цыпленок сидел в скорлупе второй день, но вылупляться не собирался.

— Его надо вытащить самим, — авторитетно посоветовал Сашка, который явился на станцию раньше меня специально из-за цыплят. — У меня бабушка так делает…

Цыпленок был жив. Он вертелся в скорлупе и пробовал отбиваться лапами, когда его вытаскивали на свет божий. На спине его среди желтого пуха было заметно три черных пятнышка.

Пока я возилась с ним, Сашка решительно разбил скорлупу на втором наклюнувшемся яйце и силой вытащил из него птенца, который, судя по всему, не спешил сегодня покидать уютного домика. Он оказался немного недоразвитым — еще не убрался желточный мешок. Освобожденный от скорлупы, цыпленок бессильно лежал на ладони у мальчишки и жалобно попискивал, словно плакал. Но уже через два часа, погревшись на солнышке, он обсох и приподнялся на дрожащих ножках.

Девять цыплят — четверо бурых, от