Когда остальные волки разбежались, мужчине осталось только добить одного из парализованных животных для своего ужина, а остальных либо оставить восстанавливаться, либо тоже лишить жизни. Гордас рассудил, что при последнем варианте стая может насытиться павшими собратьями и прекратит преследовать марионца.

Двух волков Гордас зарезал быстро, а вот третий, завидев занесенный нож, оскалился и дернул ухом, разорванным в какой-то давнишней схватке. Это был уже не молодой и довольно крупный зверь, возможно, один из вожаков стаи. Гордас провел ладонью по густой, местами свалявшейся шерсти на боку и ощутил слабое трепетание худых изогнутых ребер. Этого волка курсант убивать не стал.

И даже отогнал ворона, который попытался выклевать глаза хищника, пока Шалок возился со своим будущим ужином. Правда, немного позже мужчина кинул настырной птице парящие на холодном воздухе потроха. И не удивительно, что к вечеру следующего дня уже довольно далеко от арены, где развернулась кровавая драма, тот же ворон опустился на землю рядом с новым костром Шалока, а утром в десяти метрах от остывших углей Гордас заметил свежие волчьи следы. «Он мог напасть на меня спящего, но пощадил…».

Волки больше не шли за курсантом, зато безупречно черный ворон каждый вечер неизменно возвращался к месту человеческой ночевки, чтобы получить свою порцию нехитрого угощения. Кажется, крылатый спутник и привел Гордаса к броду, перелетев на другой берег узкой, но бурной речушки. Теперь ворон приглашающе прыгал на вросшем в землю валуне, косил в сторону мужчины блестящим насмешливым глазом. Шалок сбросил с плеча сумку и склонился к застежкам на обуви.

— Думаешь, я смогу так же? Это ты зря, приятель. И по воде я ходить не обучен, значит, придется перебираться вплавь.

Гордас окончательно разделся и, подняв одежду и мешок с провизией высоко над головой, перешел реку по грудь в ледяной воде. Потом курсанту пришлось наскоро растереться футболкой и немного побегать вдоль берега, чтобы как следует разогреть оцепеневшую кровь.

— А, знаешь, приятель, неплохая тут купальня, гораздо лучше снежной ванны на вершине во-он той горы. Да куда же ты смотришь, хитрец? А-а… просишь лакомство за труды… Ну, лови, на этой кости осталось немного поджаренного мяса, тебе одному точно хватит, а я сегодня обойдусь без ужина.

Гордас смеялся, слыша свой надтреснутый, огрубевший голос настолько пугающе незнакомым. Гордас уже очень давно ни с кем не говорил вслух. А теперь у него появился товарищ, умеющий летать. Незримым спутникам — медведю и барсу придется смириться с обществом умной птицы. Еще бы! Даже Ахиль рассказывала, что вороны у них в степи считаются проводниками между мирами живых и мертвых.

— Скажи, ты видел ее… девушку с длинными косами и темными глазами, в которых как в зеркале отражаются язычки пламени? Ты тоже помог ей миновать реку? Она простила меня… что она тебе рассказала… отчаянная маленькая Ахиль.

Гордас зарылся лицом в заросли сизого лишайника и, забирая в горсти обрывки мха и комья холодной земли, заплакал от одиночества и глухой звериной тоски.

«Осталось немного, совсем немного… неужели я сдамся на пороге дома… там ждет отец и… кто-то еще… непременно должен быть кто-то еще… Кажется, я забыл что-то важное для себя, ценное прежде, но такое ли важное, если я смог забыть…».

Гордас встретился с отцом на рассвете трехсотого дня испытаний. Прибывшему на военную базу в горах курсанту разрешили вымыться и надеть свежее белье, остригли отросшие волосы, чисто выбрили лицо и хорошо накормили. После чего мужчину отвели в камеру одиночного содержания, именуемую среди армейских не иначе как «ледяной мешок». Помещение размером три на четыре метра из мебели имело только лежак и емкость для отправления естественной надобности с системой автоматического очищения.

Единственным источником света являлось решетчатое окно сверху, собственно, оно же было и входом в «мешок», а также служило для подачи пищи единственный раз в сутки.

Часть дальней стены ближе к серому шершавому потолку была гладко отполирована и могла восприниматься в качестве зеркала. В «ледяном мешке» Гордасу надлежало провести ровно сто дней, в последний из которых Шалок старший введен курсанта в ряды армии Марионы с помощью простого, но болезненного ритуала. Суть его сводилась к выжиганию на плече мужчины отметки рода войск и одного из изречений Кодекса боли — на выбор испытуемого.

Как раз над текстом личной татуировки и мог поразмышлять Гордас ближайшие сотню дней, потому что все стены «ледяного мешка» снизу до верху были покрыты надписями, выцарапанными или выбитыми в камне. Впрочем, некоторые буквы уже осыпались и стерлись, а чтобы подновить их отшельнику полагался короткий заостренный штырь.

Первые дни своего заточения Гордас чувствовал нечто похожее на эйфорию. Он дошел до крайней точки своего длительного путешествия и не сомневался, что легко одолеет последний рубеж. Впрочем, Гордас не слишком задумывался о том, что именно ему предстоит пережить.

Он просто отдыхал, стараясь изгнать всякие рассуждения о будущем, ровно как и печальные воспоминания. Сейчас курсант находился в безопасном прохладном помещении, еда доставлялась ему по расписанию, заботы и тревоги о предстоящих тяготах странствия вроде бы миновали.

Однако после того, как тело восстановило силы, а измученный разум наконец-то сосредоточился на реальности, Гордасу внезапно открылся весь ужас его нынешнего положения. В какой-то момент времени вдруг резко захотелось на волю.

Живая душа рвалась немедленно выбраться из этого закутка на свежий воздух, хотя в нем вроде бы не испытывалось недостатка, помещение ощущалось сырым и затхлым. В дальнем углу каменного «мешка» скапливалась влага, выбитые на стене буквы покрылись налетом сизой плесени.

Каждому по его заслугам

«Да, это верно», — рассудил Гордас, единственным своим инструментом очищая надпись от склизких наслоений. «Вот только кто может оценить эти самые заслуги, кто будет судить каждого из нас…».

Его влекло к этим старым надписям, выбитым руками неведомых предшествеников, но мужчина нарочно заставлял себя не концентрироваться на текстах слишком долго, и так придется выучить их наизусть, спешить ни к чему.

Всем на свете правит сила и прав тот, кто силен умом или телом

У тебя есть одна мать и вечная невеста — земля, породившая тебя

Рожденный в другой земле может быть твоим врагом или рабом — сам определи его участь

Некоторые изречения вызывали сомнения, порой откровенно раздражали своим пафосом и казались фальшивкой. Другие заставляли задуматься.

Смерть — обман, боль-правда. Пока тебе больно, ты жив — чти свою боль, как награду.

Есть люди — львы и люди- бараны, нельзя смешивать кровь жертвы и хищника, нельзя делить кров и постель с тем, кто ценит другую землю превыше твоей

Ты — часть народа, избранного свыше Создательницей, ты — ничто без своего народа