— Что же ты… Куда ты? — выдохнула она.

— Еду. Хватит. — Я взял ее руки в свои и легонько сжал, улыбнувшись и глядя в ее широко распахнутые глаза. — Спасибо за всё, милая. Передай от меня мужу цветастые благодарности вкупе с нижайшими извинениями. Одежду я ему верну с посыльным, как только ограблю кого-нибудь по дороге.

— По дороге куда? — в отчаянии спросила Паулина.

Это бы у Ларса спросить.

— Кто его знает. Куда-нибудь да доберусь, — улыбаться было совсем не трудно… почти легко. — Паул…

— Что? — в голосе Паулины зазвучали подступающие рыдания, и я сжал ее руки крепче.

— Ты настоящая леди.

Ее лицо разгладилось.

— Правда?..

— Правда. — Я поколебался, потом легко коснулся губами ее лба. — Мое почтение ее милости леди Йевелин.

Я разжал пальцы, и Паулина потянулась за мной, будто не желая отпускать, но, если хорошенько подумать, какие у нее могли быть на то причины, кроме старой дружеской привязанности? Никаких, и именно поэтому я любил нашу маленькую продажную девочку.

— Что ты делала на улице Первых Пекарей? — спросил я.

И сразу пожалел об этом, потому что удар попал в цель, а она не сделала ничего, чтобы заслужить это. «За Грея», — подумал я, глядя в ее разом побелевшее лицо, и со вздохом обозвал себя неблагодарной скотиной.

— Ты настоящая леди, Паул… настоящая, — мягко улыбнувшись, еле слышно повторил я и, не оборачиваясь больше, вышел из ворот. А она, должно быть, осталась: стояла и смотрела мне в спину, белая-белая, а выше нее у окна стояла Йевелин, тоже белая-белая… с клочками кружева в сжатых руках… должно быть.

Должно быть — откуда мне знать наверняка?

Мне просто повезло, что я сумел отыскать тот свинарник, где провел эту ночь, я ведь даже не знал его названия, и повезло вдвойне, что Ларс оказался там. Когда я вошел, он пытался добиться от хозяйки внятного ответа на вопрос, куда меня понесло с утра пораньше. Хозяйка орала, надувая красные щеки, и я удивился, как это Ларс еще ее не убил.

— Ну что, достал коня? — спросил я, переступив порог.

Ларс обернулся. Хозяйка умолкла, тут же выпалила, ткнув в меня пальцем:

— Вот он, дружок твой! Катитесь оба отсюда, пока стражу не позвала!

Ларс двинулся ко мне, и на миг я ощутил почти непреодолимое желание сбежать. Впрочем, именно это я и делал уже в который раз, только вот Ларсу со мной, похоже, по дороге.

Я думал, он начнет язвить, но ничего подобного — пока мы шли к конюшне, Ларс не проронил ни слова. Выехали со двора мы тоже в полном молчании. Мне достался гнедой жеребец, довольно норовистый, зато резвый. Чтоб удирать — в самый раз.

По городу мы ехали всё так же молча.

— В леса, — тоном, не допускающим возражений, наконец сказал Ларс, когда городские ворота остались позади.

Я не спорил. Мне всё равно, куда бежать. Давно уже всё равно. Может быть, потому, что на самом деле бежать-то некуда. Сейчас я не исключал мысли, что снова возглавлю арбалетчиков… если они захотят. В конце концов, это всё, что я умею. Внушать, что их игра — вовсе не игра… Это всё, что я могу.

Жалкое зрелище…

Йев, я понимаю, что нужно от тебя Безымянному Демону. Твои руки, твой змеиный смех, ужас в твоих глазах… твой огонь.

Что ему нужно от меня!

— Похоже, дождь будет, — сказал Ларс.

Много солнца и света. Свет не бывает черным. В этом его преимущество перед глазами, которые впитывают его в себя. Эти глаза могут быть только черными. Отныне и навсегда — только такими.

Очень тихо, и каждый шаг по гладким плиткам мостовой отдается болью в висках. Может быть, отдавался бы яростью, как раньше… когда-то… но теперь только болью, а не идти — нельзя.

Он улыбается, его улыбка похожа на солнце и эти глаза, на эти шаги: ясная и черная, и больно в висках…

— Моя дорогая. Вы всё-таки приехали. Я знал. Я не сомневался…

И я не сомневалась. Не сомневалась ни на миг, как я могла? Это всё, что мне осталось… теперь…

Холодные пальцы в холодных пальцах, потом — в холодных губах… в горячем рту… Когда-нибудь он откусит их, а она только засмеется черным смехом и легонько ударит его кровоточащими обрубками по небритой щеке.

— Он скоро будет здесь… дорогая. Совсем скоро. Я так вам рад…

Она тоже рада… Она ТАК рада этому черному сиянию в его глазах. Так рада, потому что это единственное, с чем она не может ничего поделать… не правда ли?

— Вы не пожалеете…

Много солнца и света, нет ветра, нет страха. Только холодные пальцы у холодных губ и глаза, которым прощается всё.

Когда мы отбили сумбурную атаку мародеров в третий раз за прошедший день, Ларс рассвирепел. Мне нечасто доводилось видеть его в гневе, и это зрелище меня неизменно забавляло, даже сейчас, несмотря на то, что я вполне разделял его чувства.

— Проклятье! На что эти олухи рассчитывают?! Что двое вооруженных мужчин в ужасе попадают с коней при виде этой горстки ошалелых крестьян?! — заходился он.

— Они рассчитывали убить нас, Ларс, — усмехнулся я, хотя не хуже его понимал, что рассчитывать на это стали бы только полные идиоты или люди, находящиеся на грани отчаяния. Мы были конные, в полном вооружении, а их — трое, и самым грозным их оружием были вилы. Я даже немного сочувствовал им, понимая, что они идут на разбой от безысходности. Наверняка у них есть дети, а дети всегда хотят есть, мало считаясь с военной ситуацией.

— Эдак еще разок, и можно вставать тут лагерем: всё равно из-за этих кретинов сегодня почти не продвинулись, — мрачно проговорил Ларс.

Я невольно потрогал арбалет у пояса. Пока мы ехали по королевским землям, всё было спокойно, не считая случайной стычки в трактире, где какому-то выпивохе, до карточной партии с которым снизошел Ларс, почудилось, будто его партнер мухлюет. А может, и не почудилось, Жнец с ним — я никогда не интересовался тонкостями пагубного пристрастия Ларса. В тот раз обошлось небольшой дракой без жертв, но, когда мы выехали за пределы Аленкура, радужно-голубое небо затянули тучи. Чем дальше мы удалялись от столицы, тем явственнее становились следы прохождения Зеленых. Здесь они и сами вели себя как партизаны, нападая на деревни и заваливая дороги, но настоящие проблемы начались позже, в Рейменсе, который держали Зеленые. И тут уж вздорный братец нашего государя разгулялся вовсю. Разграбленные поселения чередовались с выжженными полями и всё еще горящими лесами, редкий город держал ворота открытыми, а дороги были запружены войсками в зеленом и обозами беженцев. Зеленые шли к Аленкуру, на северо-запад, мы — на восток, и пробраться к заливу, не говоря уж о Перешейке, было не таким-то простым делом. И никакого окружного пути — весь восток заняли войска Шерваля. За время, прошедшее после отъезда из Мелодии, я поминал его «ласковыми» словами чаще, чем за всю свою жизнь, особенно когда думал о том, что собственноручно спас его поганую голову. Хотя, учитывая его сложные отношения с братом, слово «спас» тут вряд ли уместно, но тогда ведь я этого не знал.