Билл и Элен пережили разногласия по поводу детей легче, чем Джексон и Ли, возможно, потому, что они находились тогда среди людей в большом городе и вели каждый свою активную жизнь. Но и в их случае эта тема время от времени вырывалась наружу и в конечном итоге разлучила их. Однако это случилось только через десять лет, а пока они вместе, как пара, царили в художественном мире Даунтауна.

Элен нравилось думать о себе как о современной версии гетер Древней Греции, товарище и спутнице интеллектуальных мужчин. Как о женщине, которая во всем равна мужчине и ждет к себе соответствующего отношения. «Я думала, что это очень приятная роль… роль женщины, имя которой ассоциируется с интеллектом, искусством и так далее и которая является неотъемлемой частью мужской компании», — признавалась Элен[1048]. Когда она была моложе, такое ее поведение не вызывало в Челси ни удивления, ни осуждения. Ведь большинство мужчин, с которыми Элен тесно общалась, были геями. Благодаря этому она не рисковала вызвать ревность и гнев чьей-нибудь жены, когда ее беседа, как это часто случалось, явно уходила в сторону флирта. Однако после войны их круг общения, центром которого была компания из «Уолдорфа», серьезно увеличился — отчасти за счет солдат, вернувшихся с фронта (а они почти все были гетеросексуалами), которых привлекал мир искусства Даунтауна. И люди, незнакомые с Элен, не понимали, что им делать с ее горячностью и внешней доступностью, с ее откровенным сексуальным шармом. Однажды во время званого ужина хозяйка, выходя из комнаты, пригласила женщин присоединиться к ней, чтобы мужчины могли остаться за столом и поговорить. Но Элен, увлеченная беседой с сидящим рядом с ней парнем, осталась. Тогда хозяйка подошла к ней сзади и сказала, обращаясь уже конкретно к ней:

— Элен, пойдем с нами.

— Ой, знаете, мне и тут очень хорошо, — ответила та.

— Но ты должна пойти, — настаивала женщина, уже тряся спинку стула, на котором сидела Элен. — Ты не можешь оставаться, так просто никто не делает.

— Ну так теперь делает, — заявила Элен. — Я так делаю[1049].

Элен ответила точно так же, как ответила бы непослушная девчонка, если бы ей сказали, что она не должна играть в хоккей или в кости или носиться в компании местных мальчишек по окрестностям дедушкиной фермы[1050]. Но во времена, когда произошел вышеописанный случай, в конце 1940-х гг., к тому, что Элен открыто предпочитала мужскую компанию обществу женщин, относились с недоумением, а то и с подозрением. Социальные потрясения, охватившие тогда США, достигли сферы сексуальных отношений. И в ней положение дел было наименее ясным. Никто больше не знал, что в отношениях полов уместно и прилично, а что непозволительно. Так же как в случае с ролью женщин в обществе, нравы американцев во время войны резко стали гораздо более свободными. А после ее окончания произошел столь же быстрый откат к пуританству[1051]. В период между 1941 и 1945 гг. половая распущенность практически поощрялась обществом. Табу на внебрачный секс и контрацептивы хоть и существовали, но в значительной степени игнорировались. Вернувшиеся в страну после войны мужчины не только приобрели за границей новый сексуальный опыт. Последние годы они провели исключительно в мужской компании и привыкли видеть в женщинах лишь сексуальные объекты. Огрубело все: поведение, манеры, язык[1052]. Но послевоенное общество не могло ни терпеть, ни потворствовать такому поведению. Поэтому были необходимы строгие ограничения.

Закрылись «кварталы красных фонарей». Книги и фильмы подверглись жесткой цензуре. Модельеры начали создавать одежду, как можно сильнее скрывавшую природные изгибы женского тела под слоями ткани. Темп задавал Кристиан Диор. Его юбки со множеством слоев были настолько пышными, что можно было только догадываться, есть ли под всем этим вообще ноги. «В 1947 году девушка, сняв трусики, — сказал критик и писатель Анатоль Броярд, — становилась более обнаженной, чем любая другая женщина когда-либо прежде»[1053]. Но, что еще хуже, женщинам отказывали в праве иметь не только тело, но и интеллект. В 1945 г. в экспозиции Американского музея естественной истории в Нью-Йорке идеальная «нормальная девушка» описывалась как та, которая источает «дух невинности и простодушия» и пребывает в «очаровательном замешательстве»[1054]. Она была призвана научить вести себя цивилизованно вернувшегося с войны солдата, воздействуя на него посредством своей нежной наивности. А дабы минимизировать сексуальное влечение, миры мужчин и женщин постарались сделать непересекающимися. Каждый пол имел специально отведенные сферы социальной активности как в собственном доме, так и за его стенами.

Впрочем, в среде художников эти правила не соблюдались и не считались обязательными. В первые послевоенные дни завсегдатаи «Уолдорфа» предпочитали даже не задумываться об этом вопросе. Алкоголь еще не стал обязательным элементом посиделок, и в основном художники пили кофе. К тому же многие из мужчин первого поколения мастеров Ист-Виллидж были «джентльменами старой школы»[1055]. Элен в этой компании приняли как полноправного участника всех дискуссий и эскапад. Стройную, одетую обычно в облегающую юбку и блузку с короткими рукавами, элегантную, несмотря на хроническое безденежье, удивительно сексуальную и женственную, де Кунинг считали тут своим парнем. «Она очень ярко играла эту новую для женщины роль, — признавалась художница Натали Эдгар. — А это рискованно, даже если ты чувствуешь себя совершенно защищенной»[1056].

Среди новичков в кафе был очаровательный сын cкрантонского шахтера по имени Чарльз Иган. Прежде чем найти работу в респектабельной галерее Дж. Б. Нейманна на 57-й улице, Чарли продавал произведения искусства в универмаге Ванамейкера. Еще во время войны парень захаживал в «Уолдорф». Он часто жаловался художникам — завсегдатаям кафе, что мечтает бросить работу у Нейманна. Слишком уж сильно ему приходилось угождать клиентам, чтобы продать им картину или скульптуру. А еще Чарли хотелось выставлять и продавать «настоящее искусство», плоды творчества мастеров из Даунтауна. Художники всячески подбадривали его. Когда в 1945 г. Иган нашел крошечное помещение, включавшее две комнаты и кладовку, на 57-й улице, Резник, де Кунинг и Исаму Ногучи помогли ему привести его в порядок. Они делали всё — от ремонта проводки до покраски стен[1057]. А Элен тем временем начала договариваться с художниками, чтобы те принесли Игану свои работы. «Я думаю, Элен в некотором смысле была главной движущей силой этого предприятия», — признался художник Питер Агостини, рассказывая о галерее Игана. Чья бы ни была заслуга, но за три года после первой выставки, организованной Чарльзом, по словам Филиппа Павии, «ворота открылись, и вся мятежная художественная шатия-братия получила свободу демонстрировать свое искусство»[1058].