– Недавно один из этих господ весь вечер не давал мне проходу! – пожаловался он со смехом. – А повторял одно и то же – «Москва», «перестройка», «Горбачев»… Ничего больше не знал!

– Но против хорошеньких поклонниц ты не протестуешь! – сказала Джейн.

– Она ревнует, значит, любит! – улыбнулся Марков.

– Глупости! – возразила Джейн. – То есть, конечно, я тебя люблю. Иначе как, скажи, я могла бы быть с тобой столь долгое время? Только вот ревность и любовь это совершенно разные вещи…

– Она меня постоянно наставляет и ведет по жизни! – Кирилл обнял ее за плечо. – Я становлюсь сторонником матриархата!

В Германии Джейн сменила прическу на мальчишескую – короткую. Ей шло.

– Скучаешь по работе? – спросила Наташа.

Известие, что Джейн оставляет карьеру разведчицы, в свое время ее несказанно удивило. Ей казалось, что эта профессия из тех, что на всю жизнь.

– Мне тоже так казалось, – признался Кирилл. – До сих пор не верится, что все закончилось. Связи, Наташа, связи!

Джейн состроила гримасу.

– Если честно, то да, – призналась она. – Скучаю! Но у меня не было выбора.

– Не сочтите меня мужским шовинистом, – сказал Кирилл, – но я рад, что Джейн больше не бегает с маузером по странам, спасая демократию!

– Не припомню ничего похожего в своей карьере! – заметила Джейн. – И все-таки в тебе говорит этот русский патриархальный уклад. Как это у вас называется – «Домострой»?

– О чем ты, милая?! – спросил Кирилл. – В Советской стране все равны. Женщины на скаку останавливают лошадей, кладут рельсы…

Наташа смотрела, как они шутливо спорят о разных пустяках, и вздыхала про себя. Никогда, наверное, у нее уже не будет нормальной личной жизни, как у Кирилла и Джейн. Во время своего визита в Ленинград она поняла, что и Вадим одинок. А кто виноват? Она и виновата. Она все испортила… Эгоистка! Но, может быть, ее заслуга в спасении дочери зачтется на небесах.

О Курбатове вспоминала редко. Судя по тому, что она узнала из телефонных переговоров, проект «Чистая Балтика» уже начал вступать в практическую стадию. Наташа посплетничала немного с Джейн на эту тему.

– Он словно одержимый, – сказала она. – Я боюсь, что придется снова ехать в Россию, если его планы станут реальностью. Уверена, что он захочет все проконтролировать на месте – я его слишком хорошо знаю!

– Тебе не хочется возвращаться?

– Кто-то сказал, что не надо возвращаться на старое пепелище… – заметила Наташа. – Но почему-то непременно возвращаешься. Мне трудно теперь в Ленинграде… Там все и чужое, и родное. Легче в местах, где никогда не бывала раньше.

– Сколько еще продлится реабилитация? – поинтересовалась Джейн.

– Три месяца, – сказала Наташа, – потом поедем, наверное, на Ривьеру, если у меня будет свободное время.

Она не хотела признаваться даже друзьям, как ей на самом деле не хочется возвращаться в Британию. А точнее – к Курбатову. Только сейчас Наташа почувствовала, каким бременем для нее стала жизнь рядом с этим человеком. Пусть ненадолго, но она покинула золотую клетку, и этим временем следовало воспользоваться на всю катушку.

Олегу в последнее время снились могилы – ряды крестов за высокими оградами. Могилы он видел и наяву, уже проснувшись: приют Швецову дал старый склеп на кладбище. Ничего страшного, ничуть не хуже какого-нибудь холодного подвала, по которым ютятся сотни таких, как он, отверженных. Компания тут подобралась подходящая – человек шесть, спали вповалку возле стен. Швецов узурпировал садовую скамейку, принесенную в склеп. Запахи и звуки общества отбросов, хорошо знакомые по времени, проведенному в зоне. Только на зоне ему в жизни не видать того положения, которого он добился здесь в считаные мгновения. В этой новой жизни побеждает тот, кто сильнее, – закон естественного отбора. А сильнее был он, Олег.

Бомжи звали друг друга по кличкам – Муха, Серый… Был еще старик Карлыч, исполнявший в здешнем обществе роль древнего сказителя и присматривавший днем за склепом.

Разжигали костер. Дым уносился вверх, в разбитый круглый фонарь. Пол был покрыт копотью от предыдущих костров. В качестве топлива служил валежник, трещали сухие лозы малины. Сторож сюда не заглядывал, себе дороже.

Промышляли сбором бутылок, мелкими кражами, нищенствовали. Карманничали, обирали таких же, как они сами, нищих. Воровали по мелочи – брали все, что плохо лежит. Иногда попадались и бывали биты милиционерами, но дел из-за их копеечных грабежей те обычно не возбуждали. В прошлом году одного из бомжей убили не то сатанисты, не то скинхеды. К смерти эти люди относились спокойно. На кладбище жить – смерти не бояться.

Почти весь небогатый «заработок» уходил на дешевый спиртовой суррогат. Даже привычного уже ко всему Олега поначалу мутило от запаха и вкуса этого пойла. Потом привык.

– Я тут вот чего подумал: может, там золото есть, в гробах… Ну зубы там, кольца! – говорил один из них, молодой и косматый, подбрасывая в костер хворост.

– Дурак! Все уже украдено до нас! – сказал его товарищ и сам же посмеялся своей шутке.

Олег прислушивался к разговорам новым знакомых. Слушал не из праздного интереса – он уже твердо решил, что останется здесь; чтобы держать этих человечков в подчинении следовало получше их изучить. Олег мог быть наивным, но он не был глуп. Понимал, что на одной силе долго не продержится.

Он презирал этих людей, хотя ничем уже не отличался от них, разве что силой своей. Каждое утро начинал с пробежки, потом отжимался, предлагал бомжам побороться. Бороться с Олегом никому не хотелось, хотя бомжей он щадил – к чему калечить, пригодятся еще.

Один из бомжей рассказывал, что недавно кто-то предлагал ему покопаться в старых могилах. Заказчика интересовали черепа. Бомжи отказались – не из-за уважения к мертвецам, просто знали хорошо, что за такую работу могут заплатить пулей.

Олег же сейчас готов был на все что угодно – после своего неожиданного освобождения, после спасения из ада, он оказался на самом дне. Но и он не собирался разрывать могилы. Был вариант получше! И они ему помогут, оттого и держался с ними. А то, что грязью от них пахнет – тем лучше. На таких внимания не обратят.

Как там, у Честертона, в одном из рассказов… Олег не был большим любителем чтения, но детективы уважал, особенно классические. Холмса, старушку Марпл, пастора Брауна… Только вот в жизни все гораздо проще, чем в фантазиях уважаемых мэтров детектива. Нет в жизни никаких загадок.

В том рассказе убийца замаскировался под почтальона. Почему?! Да потому, что на почтальонов никто в то время не обращал внимания. А в нынешней России никто не обращает внимания на бомжей, и он по своему опыту это знал. Помнил, как раньше всегда проходил мимо, не вглядываясь в лица просивших подаяние.

Он уже поведал новым знакомым историю своей несчастной жизни. Самые неприглядные детали – то, что было с ним в лагере, – пропускал, ни к чему это было им знать. Бомжам он казался человеком необыкновенным. Качали головами. Сочувствовали.